– Привет, мам, – услышала я его голос из холла. – Всё ок… Нет… Это была отличная идея…

Дальше я не расслышала, как ни пыталась. Постояла немного у входной двери, словно неприкаянная, и пошла умываться. В телефоне, который Мирон подарил мне ещё в больнице, был вбит всего один номер – его собственный. Получается, у меня нет ни друзей, ни семьи, если не считать мужа. И что я за человек такой, что даже подруг у меня нет?! Правда, Мирон как-то обмолвился, что родилась я не в Москве. Может, и друзья там остались?

От этих мыслей голова снова разболелась, но остановить их я не могла. Про родителей я спросила сразу – почему-то казалось, что это очень важно, что меня ищут. Может, поэтому и казалось? Я их потеряла и хотела, чтобы они были? Гадать можно было сколько угодно, и я решила, что с чашкой кофе это будет хоть чуточку приятнее.

Я открыла шкафчик. Кофе нигде не было. Но раз есть кофемашина, кофе быть должен тем более. Только сколько я ни искала, кофе так и не нашла – чаи со всякими добавками, растворимый кофе: всё, кроме обычных зёрен. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Открыла упаковку чая и поморщилась от химозного запаха тропических фруктов. Мирон, что ли, это пьёт?

– Или не пьёт, – подытожила я, убедившись, что все упаковки закрыты.

Хорошо, хоть растворимый кофе оказался обычным, без добавок. Сделав его, я встала у окна. Вид открывался на парк, но сейчас он выглядел уныло – серый, укрытый пеленой сырости и холода.

Я повернулась и едва не воткнулась в уродливую занавеску. Видно, я была не в себе, когда их купила.

Из комнаты донеслась едва слышная мелодия, и я поспешила туда.

– Как дела? – спросил Мирон.

На заднем фоне были слышны машины.

– Нормально. Слушай, а где кофе?

– Кофе?

– Ну да. Видимо, когда твой клининг убирался, всё переставили. Я нашла только дурацкий чай и банку растворимого.

– М-м… – протянул Мирон. – Слушай, без понятия. Если хочешь, я куплю, когда буду возвращаться.

– Хочу, – вздохнула я.

– Ок, договорились, – ответил Мирон, и по ушам вдруг резанул автомобильный гудок.

Голову пронзила боль, я зажмурилась. Визг шин, ощущение, что мир вокруг вертится… Я пыталась вздохнуть, но воздух из комнаты будто исчез. Меня качнуло, телефон выскользнул из пальцев и ударился рядом, но я слышала удар, будто сквозь воду. Вспышка боли пронзила виски, и я вдруг ясно увидела поваленные качели, укрытые тонким слоем снега, с присыпанной травой, будто замёрзшей в ожидании.

– Лиля! – Мирон буквально орал, его голос был отчётливо слышен. – Лилька! Что случилось?!

Я опустилась на пол и, подобрав телефон, прижала к уху. Руки дрожали, я покрылась испариной, сердце стучало, как после забега.

– Я… – прошептала я и кашлянула, пытаясь вернуть голос. – У нас были качели? Такие… Большие садовые качели?

В трубке повисло молчание. Связь не обрывалась – я по-прежнему слышала фоновый шум, только мой муж почему-то не отвечал.

– Мирон, почему ты молчишь?

– С чего ты это взяла?

– Да так… Просто… У меня закружилась голова, и я увидела качели. Только они почему-то валялись.

– Ерунда какая-то, – ответил он. – Когда мы жили в доме, у нас были качели, но они стояли, а не валялись. Лиль, отдыхай побольше, договорились? Это всё из-за того, что ты терзаешь свои мозги. Скоро черти и лешие начнут мерещиться.

– Да, наверное, ты прав. – Я потёрла лоб. – Сейчас допью твой ужасный растворимый кофе и лягу.

– Правильно. Я постараюсь приехать пораньше. Давай, не занимайся ерундой.

Я попрощалась с ним. Закрыла глаза и воссоздала в памяти картинку. Она была настолько реальной, что я могла сказать, какого цвета каркас качелей. Подушек на них не было, будто их сняли осенью или, может, когда пошёл первый снег.

– Голубые… – прошептала я. – С синими цветами.

Глаза распахнулись. Подушки на тех качелях были голубые, с рисунком из васильков. И я это не придумала. Эти качели были на самом деле, только почему они валялись? И где они были? Может, в доме моих родителей, потому Мирон и не знал о них? Меня бросило в жар, руки опять задрожали, и я схватилась за телефон. Но отложила его, так и не позвонив мужу. Почему – сама не знала. Просто… Почему-то не хотела говорить ему ни про качели, ни про голубые подушки с васильками, ни про чувство, что здесь мне всё кажется чужим, а те качели – родными.

Лилия

Целую неделю я просидела дома, предоставленная самой себе. Мирон уезжал утром, и единственное, что мне оставалось – разделить с ним утренний кофе. Он говорил о компании, основанной его семьёй, – о «Добронравов групп», и я слушала. Потому что о себе и своей жизни знала лишь от мужа, и другого мне пока не светило.

– Спасибо за кофе, – сказал Мирон, поднимаясь из-за стола.

Я тоже было поднялась, чтобы проводить его, но взгляд опять зацепился за занавески. Это случалось всякий раз, когда я заходила на кухню, и каждый раз я испытывала внутренний диссонанс.

– У нас были другие занавески, – сказала я вдруг, не отдавая себе в этом отчёта. – Они были… Просто тюль, – слова прозвучали несмело. – Да… – Я остановилась, ухватившись за спинку стула. – Это был тюль, Мирон. Белый, с узором из цветов. И… Куда он делся?

Мирон нахмурился.

– Не было у нас тюля.

– Был, – возразила я твёрдо.

– Может, и был в доме. Я не помню. Лиль, – он взял свой пиджак, – у меня сегодня сделка на несколько миллионов, а ты о какой-то ерунде мне говоришь. Я не буду этим голову забивать сейчас. Хочешь тюль – повесь тут тюль, мне всё равно.

– Это не ерунда. Это… Может, ко мне память возвращается, Мирон! Это что, ерунда?!

Он посмотрел на меня. В его карих глазах читалось раздражение. Я сжала спинку стула – опять мне представились голубые подушки с васильками. И… Глаза – как будто я смотрела на мужа, но глаза у него были не карие, а голубые. Стоило мне моргнуть, видение исчезло.

Мирон взял край шторы и отпустил. Я едва не сказала, что никогда бы не повесила это уродство на своей кухне, но промолчала.

– Я на взводе, Лиль. Серьёзно. Компания, с которой мы подписываем бумаги, – серьёзный партнёр, и не всё идёт гладко. – Он посмотрел уже иначе – с лёгким лукавством.

Приобнял меня и потёрся подбородком о мою макушку, а потом поцеловал в лоб.

– Обещаю вернуться сразу после подписания. Пойдём прогуляемся, а то ты совсем закисла. – Он ещё раз поцеловал меня и выпустил.

Может, зря я? За неделю у него не было ни одного выходного, а я и правда от безделья с ума схожу. Даже на улицу ни разу не выходила – Мирон запретил, мало ли что. Да я и сама понимала, что одной мне идти не стоит – голова закружится, и опять здравствуй, больничная койка.

На улице было промозгло и сыро, холод пробирал до костей, несмотря на тёплую куртку. Мирон позвонил десять минут назад и сказал, чтобы я одевалась. Я стояла возле раскрытого шкафа и думала, что надеть.

– Ты словно на званный ужин собираешься, – сказала я себе и прекратила собственные страдания.

Достала свитер и джинсы. На пол вывалились леггинсы. Я было убрала их, но достала снова. Это я что, такого размера была? И тут до меня дошло, что дело не в размере – леггинсы были для беременных.

Ничего не понимая, я перебрала остальную одежду, но подобного не нашла.

Может, случайно оказались? Или в гостях у нас кто-нибудь был?

Причесавшись, я собрала волосы в хвост. Да на самом деле! В любом доме какого только хлама нет!

На улице, откровенно говоря, оказалось ещё хуже, чем я предполагала. Но Мирон отвёз меня в парк, где хотя бы не было грязи. Голова немного кружилась от свежего воздуха, а слабость, которую я не чувствовала дома, дала о себе знать. Но мужу я в этом не призналась – побоялась, что он захочет вернуться.

– И ты представляешь, этот Сафронов…

– Саша! – крикнула женщина вдалеке.

Я остановилась и обернулась. Сердце вдруг забилось чаще.