— И вот это, — Вероника решительно поставила на прилавок пыльную бутылку вина. Красное, сухое, не особо дорогое, но и не дешевое.

— Праздник? — старик-продавец подмигнул, ловко пробивая наши покупки на стареньком аппарате.

— Да, — Вероника устало, но счастливо улыбнулась. — Празднуем жизнь.

— Хороший праздник! — одобрил продавец, упаковывая все в пакет. — Самый лучший! Жизнь — это дар. Нужно радоваться каждому дню!

Мудрость простого человека, сказанная без всякого пафоса. Радоваться каждому дню. Мы, лекари, видим смерть так часто, что разучились радоваться жизни, воспринимая ее как должное.

А она — чудо. Каждое биение сердца, каждый вдох, каждое мгновение сознания — невероятная, статистически маловероятная удача в холодной, безразличной вселенной.

Дома было тепло и тихо. Вероника включила свет на кухне, а я, бросив пакеты на пол, побрел в душ. Нужно было смыть с себя эти сутки — пот, больничные запахи и усталость.

Горячая вода — величайшее изобретение человечества. Я стоял под упругими струями, подставив лицо, и чувствовал, как напряжение, сковавшее мышцы стальным корсетом, медленно уходит.

Плечи расслабились, спина перестала ныть. Я смывал с себя ответственность за чужую жизнь. Временно. Завтра она вернется, никуда не денется. Но сейчас, в эти несколько минут, я был просто уставшим человеком под горячим душем.

На кухне Вероника уже накрыла на стол. Курица, разделанная на аппетитные куски, лежала на большом блюде. В салатнице пестрели свежие овощи. Нарезанный лаваш, сыр. Два бокала. Бутылка вина была откупорена и, как говорят сомелье, «дышала».

— За что выпьем? — спросила она, разливая по бокалам темно-рубиновую жидкость.

— Даже не знаю. За жизнь? За победу? За удачу?

— За нас, — просто предложила она, поднимая свой бокал. — За то, что мы вместе прошли через это. И остались людьми.

— За нас.

Бокалы соприкоснулись с тихим, мелодичным звоном. Вино было терпким, с легкой кислинкой. Обычное столовое вино из обычного магазина. Но сейчас, в этот момент, оно казалось божественным нектаром.

Первый глоток алкоголя после такого напряжения ударил в голову как кувалда. Мир слегка поплыл, но это было приятное, расслабляющее

Ели мы молча, медленно, смакуя каждый кусок. Соленая, пряная корочка курицы хрустела на зубах. Сочные помидоры взрывались во рту летней свежестью. Хлеб был мягким, еще теплым.

— Другое дело! — раздался в голове довольный голос Фырка, который, видимо, тоже наслаждался процессом на каком-то своем астральном уровне. — А то я уже думал, ты начнешь фотосинтезом питаться, как комнатное растение! Ешь, двуногий, ешь! Тебе нужны калории, чтобы твой гениальный мозг не усох до размеров грецкого ореха!

— Ой! — Вероника вдруг хлопнула себя по лбу, отчего я едва не подпрыгнул. — Я же совсем забыла!

— М-м? — промычал я, дожевывая кусок курицы, который, казалось, был лучшим из всего, что я ел в этой жизни.

— Папа! Папа звонил вчера!

Кусок курицы, который я с таким наслаждением жевал, застрял в горле. Я закашлялся, схватив бокал с вином и сделав большой глоток.

— Так. И? — выразительно посмотрел на неё я.

— Он приедет завтра. Остановится в моей старой квартире. Я оставила ключи у консьержки. Будет просто приходить в гости. Не переживай, он не будет жить с нами.

Хоть что-то. Жить под одной крышей с алкоголиком, хоть и бывшим— удовольствия мало. Мне хватало всего и на работе.

— Ты не рад? — Вероника нахмурилась, заметив, видимо, отсутствие восторга на моем лице.

— Рад. Просто… неожиданно. И я устал. Не уверен, что смогу произвести хорошее впечатление.

— Ты только что спас ребенка от смертельной болезни. Нашел лекарство от чумы. Ты герой дня. Какое еще впечатление тебе нужно произвести?

Герой. Она сказала это так просто. А я чувствовал себя выжатым лимоном. Солдатом после боя, который чудом выжил, но понимает, что впереди еще вся война. Героизм — это для плакатов. В реальности — это просто работа на пределе, когда у тебя не остается другого выбора.

— Я просто лекарь, Вероника. Уставший, не выспавшийся, эмоционально выгоревший лекарь.

— Он это оценит, — уверенно сказала она. — Папа уважает профессионалов. А ты — лучший лекарь, которого я знаю.

— Ладно, — я тяжело вздохнул. — Познакомимся получше завтра.

— Вот и правильно! — Вероника встала, подошла ко мне сзади и обняла за плечи. — А сейчас — спать. Ты еле держишься на ногах.

— А ты?

— И я. Вместе. Обниматься и спать до утра.

Обниматься и спать. Простые человеческие радости, которых я был лишен последние сутки. А может, и дольше. Эпидемия отнимает не только жизни — она крадет нормальность.

Превращает лекарей в солдат на передовой. А солдатам не положено обниматься и спать до победы. Но сегодня — можно. Сегодня я не лекарь. Сегодня я просто уставший мужчина, который отчаянно хочет спать рядом с любимой женщиной.

Мы легли прямо так, в домашней одежде. Вероника прижалась ко мне, положила голову на плечо. Ее волосы пахли шампунем с ароматом яблок и чем-то еще, неуловимо ее — теплым, родным запахом.

Сон накатил как цунами. Черная, теплая волна без сновидений и тревог. Сон человека, дошедшего до самого края и переступившего через него.

Будильник вырвал меня из глубокого сна ровно в шесть тридцать.

Вероника еще спала, свернувшись клубочком под одеялом и что-то бормоча во сне. Я тихо выскользнул из постели, стараясь ее не разбудить.

Быстрый душ — ледяная вода на лицо, чтобы проснуться окончательно. Кофе — двойной, черный, горький как лекарство. Бутерброд с сыром, проглоченный на ходу — топливо для организма, не более.

На улице было солнечно, но обманчиво холодно. Осень показывала свой характер — ночные заморозки, утренний иней на траве, пронизывающий до костей ветер.

Дорога до больницы заняла пятнадцать минут быстрым шагом, холодный воздух прочистил голову и окончательно прогнал остатки сна. Я снова был готов к бою.

С каждым шагом по гулким коридорам больницы я просыпался окончательно. Человек во мне, жаждущий сна и покоя, уступал место лекарю. Мозг, отдохнувший за ночь, заработал с привычной, холодной четкостью, выстраивая план на день.

В реанимации меня уже ждали. Дежурная смена — Кашин, Валентина Петровна, молоденькая ординаторша Катя.

— Илья Григорьевич! — она улыбнулась мне почти тепло. — Как хорошо, что вы пришли. Нужно обсудить план дальнейшего лечения.

— Доброе утро, — кивнул я. — Давайте сначала пациента посмотрим, а потом будем строить глобальные планы.

Приоритеты. Всегда приоритеты. Сначала — конкретный больной, который лежит перед тобой. Потом — спасение человечества. Иначе можно увлечься стратегией, потерять фокус и наделать фатальных ошибок в тактике.

Я подошел к кровати. Мишка не спал. Он лежал с открытыми глазами и внимательно рассматривал узоры из трещин на потолке. Дети в больнице часто этим занимаются от скуки, превращая дефекты штукатурки в драконов и замки.

Увидев меня, он попытался улыбнуться. Интубационная трубка в горле мешала, но глаза — ясные, осмысленные — улыбнулись совершенно отчетливо.

В сознании. Адекватен. Узнает. Прекрасно!

Мозг, мой главный страх, точно не пострадал. Когнитивные функции были сохранены. Это уже была половина победы. Он все понимал. Он боролся. Он хотел жить. Это самое главное. Медицина бессильна, если пациент сдался.

— Привет, чемпион! — я присел на край кровати, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и ободряюще. — Как себя чувствуешь? Если хорошо — моргни два раза.

Мишка сосредоточенно, очень старательно моргнул два раза. Четко, осознанно.

— Отлично! Что-нибудь болит? Если да — моргни один раз, если нет — два.

Два уверенных моргания.

Не болит. Хороший признак. Значит, тотальное воспаление спадает, поврежденные ткани начинают восстанавливаться. Боль — это сигнал тревоги, крик организма о повреждении. Нет боли — нет острого, агрессивного процесса.