Ни за что. Пустить менталиста в святая святых Снегирева? Это все равно что дать волку ключи от овчарни. Он прочитает все тайны, все секреты. К тому же Фырк будет точно против.

— Рад, что ты ценишь мои чувства, двуногий, — добродушно произнес Фырк. — Хоть кто-то.

— Комната Снегирева — не проходной двор для менталистов! — мой тон не оставлял места для дискуссий. — Это место памяти великого ученого. Я не позволю вам копаться в его наследии своими ментальными щупальцами.

— Даже ради спасения миллионов?

— Особенно ради спасения миллионов. Некоторые тайны должны оставаться тайнами.

— Вы что-то скрываете, Разумовский.

Это было утверждение, а не вопрос. Он изучал меня, как энтомолог изучает редкую, неизвестную науке бабочку — с холодным профессиональным интересом.

— Все мы что-то скрываем, — парировал я. — Вы, например, скрываете истинную причину, по которой помогаете этому «Совету».

Тонкие губы дрогнули — не улыбка, просто мышечный спазм.

— Туше. Но моя тайна не поможет создать антидот. А ваша — может.

— Там нет ничего, кроме того, что я уже нашел. Формула у нас есть. Компоненты известны. Остальное — дело техники.

— Техники, которой у нас нет, — отрезал он. — А время уходит.

Он был прав, черт его дери. Формула без точной методики — как рецепт без указания количества ингредиентов. Можно получить лекарство, а можно — сильнодействующий яд.

— Я найду способ, — сказал я упрямо. — Без превращения людей в подопытных кроликов.

— Это невозможно, — тут же ответил Серебряный. — Мы пытались. Искали.

— Мало искали, — отрезал я. — Прошло недостаточно времени, чтобы со всей уверенностью заявлять, что невозможно найти подобное лекарство.

— Достаточно, — пожал плечами Серебряный.

— И вы это поддерживаете? — прищурился я. — При всей вашей… «неэлегантности»?

Он достал из кармана серебряный портсигар с искусной гравировкой. Щелкнул крышкой. Предложил мне сигарету, я отказался. Он закурил сам, выпустив облачко дыма, которое тут же растворилось в сыром воздухе подземелья.

— Ваш идеализм благороден, целитель Разумовский, — сказал он, глядя на тлеющий кончик сигареты. — И абсолютно непрактичен. Вы не мыслите цифрами.

— Мой идеализм? — я сделал шаг к нему, понижая голос. — Это называется врачебная этика. И она написана кровью. Кровью тех, на ком «прагматики» вроде вас и вашего «Совета» ставили свои эксперименты. Вы не понимаете, что предлагаете на самом деле.

— Просветите меня.

— Давайте проследим вашу безупречную логику, — сказал я. — Сегодня вы приходите к пациенту, который кричит от боли, у которого метастазы в костях, и предлагаете ему «героическую смерть». Он в агонии. Он согласится на что угодно, лишь бы это прекратилось. Это не добровольный выбор. Это эвтаназия под давлением невыносимых страданий. Он выбирает не спасение тысяч, он выбирает избавление для себя.

Серебряный молчал, внимательно слушая.

— Хорошо, — продолжил я, — допустим, это мы проглотили. Что будет на следующей неделе? Вы придете к пациенту с прогнозом в шесть месяцев. Он не в агонии. У него есть время. Он хочет дождаться свадьбы дочери. Увидеть, как родится внук. Провести последнее лето на даче. Но он знает, что болен. Знает, что «занимает койку». Он видит новости, где прославляют «героев нации». Он слышит шепот родственников, которые смотрят на него с надеждой… но не на выздоровление. А на его жертву. Вы не предлагаете ему выбор, Серебряный. Вы вручаете ему пистолет из чувства вины и говорите, что его долг — нажать на курок.

Я сделал еще шаг, почти упираясь в него.

— А дальше? Когда лекарства не будет хватать? Вы придете к человеку, которому остался год. Целый год жизни! А других больше не останется. Всех срочных вы уже убили. Он может работать, путешествовать, любить! Но его имя уже в вашем списке. И вот уже вся его жизнь превращается в ожидание «подвига». Каждый прожитый им день для себя будет считаться эгоизмом. Вы отнимете у него не просто год жизни. Вы отнимете у него право прожить этот год без чувства стыда за то, что он все еще дышит.

Я отступил, чувствуя, как дрожат руки от сдерживаемой ярости.

— Вот, что вы предлагаете на самом деле. Не «Проект Искупление». А государственный механизм по принуждению к самоубийству под предлогом высшего блага. Вы хотите, чтобы одни умирали ради других. Но никто не думает о тех, кто будет умирать.

Серебряный несколько секунд молчал, глядя на меня своими нечитаемыми глазами.

— Все именно так… — он медленно выпустил дым.

— И мой долг, Серебряный, — закончил я, и мой голос стал твердым как сталь, — моя единственная обязанность — бороться за всех и каждого. И за тех кому остался год, и за тех, кто болен стекляшкой. Моя работа — дать одним это время, а других вылечить. И мне по силам это сделать. Вот в чем разница между мной и вами. И поэтому я никогда не буду в этом участвовать.

Серебряный смотрел на меня долго, изучающе. Потом сделал шаг назад, как будто сдавался и кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Я не буду настаивать. Но не уезжайте из Москвы сразу.

— Почему?

— Я помогу вам в поисках, — выдохнул Серебряный. — Но сначала мне нужно убедить этих троих, чтобы они тоже не торопились. А это будет не просто. В этой клинике сейчас восемьсот пациентов со стекляшкой. Треть из них — дети. Вы можете им помочь пока мы ищем решение.

Манипуляция. Бьет по самому больному — по моему чувству долга, по врачебной клятве. Но действенная, зараза. Я действительно не буду просто ждать, сложа руки, зная, что могу помочь хотя бы некоторым из них.

— Останьтесь на пару дней. Спасайте тех, кого можете спасти обычными методами. Облегчайте страдания. Делайте то, что умеете лучше всего — лечите, — он протянул мне руку. — А заодно… может, решение придет само. Озарение. Находка. Случайная встреча. Судьба любит преподносить сюрпризы тем, кто их достоин.

Говорит загадками, но что-то мне подсказывает, что делает это не просто так. Намекает на случайную встречу. Что же, подождем.

— Посмотрим.

Он кивнул, бросил окурок на каменный пол, растер носком идеально начищенного ботинка. Развернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.

— И еще, Разумовский. Будьте осторожны. Не все в «Совете» так… сдержанны, как я. Некоторые могут решить, что вы из ценного союзника превратились в проблему. А проблемы они привыкли решать радикально.

Угроза? Или предупреждение? С менталистами никогда не знаешь.

— Не стоит мне угрожать, — мотнул головой я.

— Это совет. Бесплатный. Следующий будет стоить очень дорого.

Он растворился в темноте коридора. Его шаги стихли неестественно быстро — то ли он действительно ушел, то ли использовал какой-то ментальный трюк, чтобы стать неслышимым. Остался только слабый запах табака и озона.

Я остался один в гулком коридоре. Нужно было думать. Нужно было найти выход из этого кошмара.

— Фырк, где ты?

Бурундук тут же материализовался у меня на плече — взъерошенный, как ершик для мытья бутылок. Его усики подрагивали от возмущения.

— Тут я, двуногий. Слышал весь этот бред! Эти упыри совсем охренели со своим «Проектом Искупление»! Проект Мясорубка, вот как это надо называть!

Из воздуха рядом со мной начал проступать серебристый силуэт. Сначала смутные контуры, потом детали — грива, мощные лапы, янтарные глаза. Ррык, призрачный лев этой больницы, материализовался с ленивой грацией. Он громко зевнул, демонстрируя полупрозрачные клыки размером с мой палец.

— Что за шум в моих владениях? — голос у него был глубокий, рокочущий, как далекий гром. — Почему стены дрожат от негативной энергии? Последний раз такое было, когда главврача в прошлом века поймали на воровстве морфия.

Я вкратце пересказал суть предложения «Совета». С каждым моим словом Фырк все больше ершился. К концу моего рассказа его хвост превратился в пушистую метелку, а глаза горели праведным гневом.