— Нечего вспоминать. Моя новая жизнь началась 4 мая.

— Когда познакомился со мной?

— Когда приехал в Петроград. Да, и с тобой познакомился в тот же день! Как удачно совпало… — он встал, возвышаясь во весь свой некрупный рост в торце праздничного стола, поднял бокал и объявил тост: — За новую счастливую жизнь, товарищи!

И тут же вестовой, посланный военным комендантом Кремля, шепнул на ухо:

— Товарищ председатель! Германские и австро-венгерские дивизии вторглись в Украинскую Народную Республику!

Седова словно ураганом вырвало из-за рождественского стола. Ведь как подгадали! По их календарю уже отпраздновали, православных решили взять тёпленькими.

Вечер и ночь выдались не тёплыми — горячими. Брусилов, посвящённый в план, уже загодя разослал приказы расквартированным в Малороссии частям, сейчас их требовалось повторить, не приведи господь, завяжут с гермацами бои. Всем отступать в направлении Киева, там — на Чернигов и Полтаву. Приказы странные, в шаткое время дающие повод орать «измена» и обвинять в ней Советскую власть.

Французский и британский послы православное Рождество не отмечали, но были приглашены в компанию людей видных, не прижатых к ногтю революцией. Нуланс, получивший порцию «фе-е-е» из Парижа за несвоевременное освобождение пленных, крутил задним фасадом, откровенно не желая идти навстречу русским. Но он знал, что Седов знает: чехословаки передислоцированы в Херсонскую губернию и находятся в позе низкого старта. Масарик при отсутствии приказа от французов, но по просьбе русских запросто отдаст своим команду выступать. Поломавшись для вида, посол согласился связаться с Парижем, но только для проформы, фактически всё уже было решено.

О происходящем 26 и 27 декабря в газеты просачивались самые разные сведения, отрывочные, противоречивые и одновременно совершенно невероятные. Похоже, даже наборщики в типографиях колебались — набирать ли для печати поступивший им бред.

Седов получал куда больше данных и всё равно видел далеко не полную картину.

Вступив в соприкосновение с противником, русские части не открывали огонь, не занимали оборону, а снимались с мест постоянной дислокации и двигали по заснеженным дорогам вглубь страны. Порой случались абсолютно сюрреалистические вещи. Продвигавшиеся к Киеву со стороны Львова германские части перемешивались с уходящими русскими, причём и российские, и кайзеровские командиры стремились избежать и конфликтов, и братания.

Всего союзники бросили на Украину германский корпус в составе конной и двух пехотных дивизий плюс несколько бригад, за ними второй волной шли австро-венгерские соединения. Если немцы выглядели пристойно, имели автомобильный транспорт, то их поддержка вызывала скорее жалость, чем страх. Чешские и словацкие полки вообще практически не комплектовались автомобилями, кроме штабных, артиллерийские орудия вглубь огромной страны путешествовали в конных упряжках, причём копытный тягловый транспорт поражал худобой. Верховые лошади имелись только у офицеров, бесчисленные солдатские полчища шли как на убой, ничуть не напоминая победоносную армию, лихо захватывающую тысячи квадратных вёрст день за днём.

Председатель Центральной Рады Грушевский извёлся криком, заявляя о предательстве русских, даже не попытавшихся остановить вражеское нашествие, бомбил Москву умоляющими депешами с просьбой организовать отпор.

Седов читал его эпистолии и только усмехался:

— Вы же заявили о незалижности от Российской Республики. Ну вот и зализывайте — не зализывайте, как вам угодно, господа.

Грушевскому не ответил ничего.

Странности продолжались, когда передовой германский отряд на автомобилях, имевший несколько пулемётных броневиков, приблизился к Киеву, обороняемому 1-м Украинским корпусом генерала Скоропадского, подчинённым Центральной Раде УНР. Гарные хлопцы, в отличие от частей Русской армии, никуда не тронулись, но и сражаться с немцами не стали.

Это была самая странная, абсурдная и нелогичная война в новейшей истории. Французские журналисты, ещё недавно ставившие Русскую армию в пример своим генералам — сначала из-за Рижской операции войск Северного фронта и Балтфлота, потом из-за освобождения пленных, моментально предали восточного союзника анафеме, обвинив в сговоре с кайзером и нежелании исполнять союзнические обязательства перед Антантой.

29 декабря шведский посредник в Стокгольме получил несколько коммерческих телеграмм из Москвы. Соединив буквы в некоторых избранных словах, он расшифровал суть сообщения: чехословаки будут атаковать.

Седов изобразил видимость соблюдения своих обещаний и продолжающуюся лояльность по отношению к немцам несколько поздновато, когда легион начал выдвижение в сторону Винницы — для нанесения удара в правый фланг австро-венгерским частям на марше, отрезая немцев, подтянувшихся к Киеву, о чём буквально через час-два и так стало бы известно и в Берлине, и в Вене. Странная война продолжалась ещё трое суток, когда легионеры сошлись с «бывшими своими», австро-венгерские дивизии, укомплектованные преимущественно славянами, сопротивления не оказали, целыми батальонами и ротами сдаваясь на милость этнической родне в надежде, что в плену хотя бы накормят. К 4 января германский корпус в Киеве был полностью отрезан от фатерлянда и оккупированных фатерляндом областей.

С каждым новым сообщением из Украины Ева замечала, что экзальтация Седова находится на грани нервического срыва. Он пребывал в постоянном восторге от учинённой им и захлопнувшейся ловушки для германцев, реплики «как я натянул этих подонков!» сыпались к месту и не к месту. Даже секс стал другой, товарищ председатель её не ласкал, а именно что натягивал, словно совершал непристойный акт с самим кайзером.

6 января Петерс, откомандированный в Николаев, отдал приказ о начале вооружённого восстания во всех губерниях бывшей УНР, кроме Киевской. Все местные рады, подчинявшиеся Грушевскому и столь же с готовностью принявшие было переход под германское крыло, а не «клятых москалей», были разогнаны — с разной степенью летальности для их членов, не оказавших сопротивления спокойно отпускали. На большей части Украины через двое суток после переворота установилось двоевластие, вообще весьма характерное для революций, военную власть поддерживали чехословацкие комендатуры, кроме южных и восточных земель, гражданскую взяли на себя исполкомы Советов, объявившие общие собрания представителей населения по уездам для утверждения единственного: возвращения в Российскую Республику.

Каково бы ни было радостное возбуждение Седова, чувства реальности он не терял. 9 января выслушал в кремлёвском кабинете доклад товарища Лациса об агентурной работе в меньшевистских и эсеровских ячейках Москвы и Петрограда.

— Ситуация сложная, товарищ председатель. Эсеры полностью преодолели раскол. За умеренную политику в отношении власти, какую они проводили до августа, с поддержкой Временного правительства, у них не ратует никто. Кто хотел бы примкнуть к нам или трудиться в казённых установлениях, давно покинул их партию и является беспартийным либо просится в СПР. Они стали малочисленнее, сплочённее, радикальнее. Звучат призывы вернуться к дореволюционным террористическим методам борьбы, но их сдерживает наша репутация: мы можем выкосить всех из пулемётов, как на площади перед Смольным. Царских жандармов так не боялись.

— Моя репутация! — самодовольно вставил Седов. — Чем же подонки заняты?

— Заседают в Таврическом, спорят. Выгнать из Таврического?

— Не нужно. Чуть позже. Там они на виду. А хотелось бы прихлопнуть всю свору, руки чешутся, сам бы их! Нет, ждать. Однозначно. Дальше?

— С меньшевиками ситуация сложнее. Как централизованная партия РСДРП фактически распалась, в Таврическом собирается только их петроградское отделение. Ищут средства, печатают газеты, критикуют всех нас и особенно лично вас, Леонид Дмитриевич, проклинали за уступку Украины немцам…

— Дай угадаю. Сейчас говорят о её уступке чехам?