Погиб Чернов, забитый насмерть матросами-анархистами. В курсе истории КПСС расписывался героический поступок Троцкого, единолично и с риском для собственной жизни отбившего эсеровского предводителя у разъярённой толпы, Седов и в страшном сне не совершил бы такого ради политического противника. Наверно, какие-то иные отличия проскользнули мимо внимания.

Посему вставал вопрос: если история начала изменяться существенно, повторится ли сценарий с ленинским отпуском в Разливе?

После снятия осадного режима Смольного Седов развил очень бурную деятельность, собирая и переподчиняя себе осколки ячеек РСДРП(б), пока вожди партии томятся в Крестах, всего было арестовано около 800 наиболее заметных деятелей, другие слиняли в неизвестном направлении как Ильич. Аргумент «мы же предупреждали» действовал весомо на колеблющихся, очень мало кто осмеливался дерзить, мол, если бы и вы поднажали, революция имела шанс победить.

Не имела! Потому что Седову она не была нужна такая — большевистская.

Военное положение, введённое в Петрограде Временным правительством, отчасти способствовало планам Седова. Прекратились уличные митинги, где вполне могли звучать неприятные обвинения в оппортунизме в его адрес. Поскольку Петросовет не был поставлен вне закона, продолжала действовать и фракция СПР.

19 июля в Смольном состоялся объединительный съезд, 2-й для Социалистической партии России. Московская, Киевская, Минская, Рижская, Ревельская, Гельсинфоргская организации РСДРП(б) и другие периферийные, где репрессий прокатилось гораздо меньше, вместе с петроградцами и остатками распущенного Центробалта влились в СПР. Что важно, сторонники Седова получили, наконец, большинство в Петросовете и Советах основных крупных городов. Оставался конфликт со ВЦИКом, по-прежнему меньшевистско-эсеровским, поскольку его состав был прежним, избранным Съездом Советов. Но реальное влияние ВЦИКа падало ещё быстрее, чем авторитет Временного правительства. Петросовет потихоньку вырастал в главный козырь Седова в сложном русском преферансе 1917 года.

По окончании съезда Каменев показал шурину ульяновскую рукопись «Государство и революция». Седов пребывал в отличнейшем настроении, просчитав, что после выхода большевистской верхушки из тюрем, если Временное правительство отпустит вожжи, и возвращения Ильича из подполья бывшим большевикам не на кого опереться. Партии нет, активов нет, газеты нет. Всё или уничтожено, или прихватизировано в СПР. Позвав свояка в кабинет, бегло перелистал. Текст примерно соответствовал известной ему версии — многократно конспектированной по истории КПСС и «научному» коммунизму. Но сам факт настроение подпортил. Каменев мялся как нашкодившая гимназистка.

— Почему ты мне показываешь только сейчас?

— Ленин завещал мне издать. В случае его смерти.

— Он точно умер?

— Вряд ли… Сейчас случилась его политическая смерть. Скрывается где-то под Сестрорецком.

То есть шалаш в Разливе. Учтём, решил про себя Седов, внутренне подобравшись, но сначала — проститутка Каменев.

— Почему не раньше сказал? Лёва, колись. Крутил задницей и нюхал воздух — куда ветер дунет, в мои паруса или Ульянова? И только сейчас поверил, что победа за мной, а не за ним?

Тот смутился. Наверно, жалел, что принёс писанину Седову, а не сжёг в камине.

— Ты упрощаешь…

— Нет, я ставлю все точки над i. Ты — подонок. И Иуда. Ульянова предал, меня тоже сдашь?

— Выгоняешь…

— Нет. В партии полно мерзавцев почище тебя. На то она и революция, что поднимает к поверхности мусор и гниль. Вон с глаз моих!

Наказав секретарше (лет пятидесяти, чтоб не нервировать Евдокию Фёдоровну) никого не пускать, Седов перелистал мелко исписанные странички, изорвал и выкинул в мусорку. Потом для успокоения нервов занял руки привычными движениями: вытащив из ящика стола, разрядил, разобрал и принялся чистить «браунинг», хранившийся с экспроприации в Ревеле. Разок пострелял за городской заставой, убедился, что машинка работает.

Почему машинально потянулся к оружию? Ответ на поверхности: пока Ульянов жив, он непременно соберёт единомышленников. РСДРП(б) разгромлена, но и в феврале она ничего особо не представляла. Рукопись убедила: гадкий лысый гном возьмётся за старое и натворит дел! Особенно с Джугашвили на пару.

На носу выступление Корнилова. Предпосылок более чем достаточно: слабое левое Временное правительство эсера Керенского и Петросовет социалиста-центриста Седова, провозглашающий срочный выход из империалистической войны, никак не устраивают боевого генерала.

В тот же день 19 июля, когда Седов подмял остатки большевистских ячеек, Керенский назначил Корнилова верховным главнокомандующим Русской армии. Этому назначению вечерние газеты уделили куда больше внимания, чем съезду, столь же краткому, как и первый у СПР, каких-то 4 часа. Весь устав объединённой партии можно было свести к единственной фразе Седова: «Всё будет, как я сказал, несогласные — валите дальше, однозначно!» Чего тут обсуждать-дискутировать?

Отпраздновав с новыми и старыми однопартийцами окончание съезда, вождь социалистов сказал Еве, что срочно выезжает в Шлиссельбург, а сам велел водителю везти его на Финляндский вокзал. Отправился налегке и без сопровождения, любое имущество, даже дорожный саквояж, привлекали внимание. Перед посадкой в поезд переоделся в форму инженера-путейца, натянул высокие сапоги, мешок со старой одеждой спрятал. Если кто из бродяг и найдёт — невелика потеря.

Поезд тронулся и углубился в ночь.

Затиснутый между крестьянами-мешочниками, Седов в тысячный раз прокручивал предстоящее. Как прискорбно, что это дело никому не перепоручить! Даже он, возглавивший партию в десятки тысяч человек, которой подчиняются солдатские комитеты большинства гарнизонных полков и флотские экипажи, отряды рабочей гвардии и комитеты промышленных предприятий, не в состоянии отдать команду «фас». Его не поймут и от него отколются колеблющиеся. Значит — только сам, как ни противно, пошло и, по правде говоря, небезопасно.

В Сестрорецке вышел глубокой ночью, взял за трёху «ваньку» на вокзале, чтоб подвёз до половины пути, и на рассвете вышел к шалашу, всего в какой-то сотне шагов от места аляповатого памятника «Шалаш Ленина в Розливе», который, надо надеяться, в этой реальности не испортит сельский пейзаж.

В шалаше было сумрачно и сыро, хлынул дождь, капли просачивались внутрь. Ульянов храпел и хрюкал во сне. Не размениваясь на диалоги в голливудском духе, Седов приставил «браунинг» к его голове и нажал на спуск. Затем застрелил вскинувшегося Зиновьева, ничего лично против него не имея, но оставлять свидетеля не имел права.

Как ни странно, почувствовал некоторое облегчение. В прошлой жизни не скрывал своего к коммунистам отношения, рубил в лоб: «КПСС была говно!» «КПСС народ ненавидела!»

Здесь же вынуждался юлить, маневрировать. И только сейчас двумя пулями выразил всё, что хотел.

Дело сделано, но непрекращающийся дождь натолкнул на мысль. Поскольку берег озера темнел в каких-то десятках шагов, а на берегу виднелась лодка, Седов перетащил в неё волоком оба тела. Карманы штанов и рабочих курток, оба революционера рядились под пролетариат, плотно набил речной галькой — не всплывут. Отплыл, оттолкнувшись шестом, и вывалил их в десятках метров от берега, ракам на прокорм. Всегда говорил: «Коммунисты уходят от власти только ногами вперёд», вот и сейчас тоже. Даже немного заранее, в трёх месяцах от власти.

Вторым рейсом туда отправились все личные вещи убиенных (слова «невинно убиенных» не подходят никак). Оставил себе лишь саквояж с походной кассой Ильича — царскими золотыми червонцами, он оттягивал руку, но приятно. Лёня Голубков сказал бы: «куплю жене сапоги».

На пути к станции зашел в рощицу облегчиться и вовремя. Мимо в сторону озера прошлёпал под дождём мужчина в рабочем плаще с капюшоном и с большим сидором за спиной, почти наверняка к шалашу. Там застанет следы поспешной ретирады — сбежали куда-то товарищи большевики, его не предупредив. На мокрой траве следов точно не разберёт.