Нет зубным врачам пути —

Слишком много просятся.

Где на всех зубов найти?

Значит — безработица!

Может, ну его в пень, в другой раз удалит коренной, подумал Седов, но Моисей Львович, никакой он не Михаил, уже вцепился клещами в зуб — крепко, как в обещанную пятирублёвку. В челюсти, да и во всей голове что-то страшно затрещало, утихшая боль вдруг набросилась как из засады…

— Вы так и будете ходить с дырой или подумаем про зуб Ватерлоо? У меня шурин чрезвычайно замечательно ставит зубы.

Взорвавшийся, залитый кровью и болью мир постепенно возвращался в относительно нормальное состояние. Седов, наконец, вздохнул свободно, а не судорожно заглотнул воздух.

— Что такое «зуб Ватерлоо»?

— Таки вы не знаете? Французские крестьяне после Ватерлоо дёргали зубы из мёртвых солдат. С них и повелось. Мой шурин подберёт вам очень хорошие!

Седов зубной щёткой не мог пользоваться после Троцкого. А вставить в рот зубы трупа⁈ Ни за что.

— Благодарствую, но — нет.

Говорить стало намного легче. Только кровь хлестала в рот. Прижал к щеке носовой платок, тотчас пропитавшийся ей, но не расстроился, эйфория от коки продолжала кружить-вдохновлять.

Пользуясь чуть обдолбанным состоянием Седова, Моисей втюхал ему зубную щётку из свиной щетины за 5.50, без ручки — одеваемую на палец, коробку зубного порошка собственного приготовления «из молотого жемчуга», на самом деле напоминающего скорее какую-то извёстку. И, что совсем не по профилю, целую упаковку французских презервативов, с напутствием: «любовь требует осторожного к себе отношения».

В итоге Седов оставил у зубодёра 34 рубля 40 копеек, притом, что в прошлом веке на такие деньги какой-нибудь коллежский регистратор мог месяц содержать семью, дворник, убиравший двор и часть улицы у съёмной квартиры, жаловался, что имеет всего 50 рублей в месяц, и постоянно побирался. Но сейчас, после ревельской операции, такие расходы вполне позволительны.

Продолжая ощущать моральный подъём, скомандовал свите, ожидавшей у подъезда: в Таврический.

Пока боролся с зубным недугом, большевики расползлись по митингам, редакциям газет и прочим делам мировой революции. У дверей залы, выделенной ленинской фракции, Седов остановился, заслышав спор внутри. Голоса доносились через неплотно прикрытую дверь.

— Почему вы его считаете негодяем, Владимир Ильич? — увещевающее журчал солидный басок Каменева. — Троцкий-Седов — крайне полезный для нашего дела человек.

— Именно так, батенька! Агхиважно использовать на благо геволюции любых, даже самых отвгатительных субъектов. Позже все они узнают свою судьбу. Знайте же, 5 мая Тгоцкий занял у меня 100 гублей и не отдаёт, мегзавец!

— Прямо сейчас и отдам. Здравствуйте, Владимир Ильич. Лев Борисович, тоже здравствуйте.

Ульянов ничуть не смутился от того, что назвал Седова «мегзавцем» практически в его присутствии, что-то буркнул о некрасивости подслушивания и сгрёб десятирублёвые ассигнации.

— Леонид! Что у тебя с лицом? Выглядишь, будто получил прикладом в челюсть, — обратил внимание Каменев, Ленин вряд ли бы заинтересовался, даже если бы посетитель заявился с собственной головой в руках.

— Такое время, Лёва. Не знаешь заранее, откуда и чем прилетит, — напустил туману Седов, не желая признаваться, что кровит всего лишь след рукоприкладства дантиста.

— Я думал, ты вчера и сегодня в Кронштадте, обсуждаешь с матросами… Дыбенко совсем отбился от рук.

— Негодяй! Анагхист чёгтов! — завёлся Ульянов при упоминании о нём.

— Не угадал. Занимался иными делами. Партийными.

— И ты при деньгах… Ходит слух, что сутки назад банда матросов с штатским во главе забрала обманным путём из ревельского отделения госбанка полтора миллиона целковых. Не тот ли штатский стоит передо мной?

— Что за инсинуации! В Североамериканских Соединённых Штатах в таких случаях говорят: мы не можем дать ни положительного, ни отрицательного ответа. Иначе говоря, даже обсуждать не буду.

— Он не отрицает, — обернулся Каменев к Ульянову. — Стало быть…

— Не желаете поделиться с большевиками, товагищ? Делаем общее дело.

От «мерзавца» и «отвратительного субъекта» до «дай денег на общее дело» прошло не более двух минут. Организуй кто чемпионат по переобуванию в прыжке, Ильич претендовал бы на лидерство.

— Премного благодарен за доброе отношение, но вынужден отказать, Владимир Ильич. Партийные дела на старте — чрезвычайно затратные. Кстати, приглашаю. Учредительный съезд намечен уже на июнь.

— Так спешите? — не поверил Ульянов.

— Однако опаздывает к выборам делегатов на Съезд Советов, — сообразил Каменев.

— Именно потому, что вынужден плестись в догоняющих, деньгами восполняю отставание. Сегодня же начну набирать редколлегию газеты «Социалист России». Но лучшие репортёрские и редакторские силы давно разобраны, с «Правдой» тягаться не могу. Положу главному редактору 500 рублей в месяц.

У Каменева, члена редколлегии «Правды», глаза округлились от удивления. Ходили упорные слухи, что «Правда» издаётся за кайзеровские деньги в обмен на разложение армии и призывы выхода из войны — то есть с капитуляцией перед Германией. При всём этом сотрудников «Правды» Ленин держал в чёрном теле. Статейки для газеты строчил ежедневно, она заменяла ему страничку в соцсетях. Глядя на реакцию зятя, Седов готов был поспорить — тот наверняка предложит свою кандидатуру «Социалисту России».

Ленин пригласил присутствовать на заседании фракции, созванном из-за ситуации с балтийскими матросами, на том расстались, а лидер несуществующей пока партии перебирал в голове пункты плана. Своё печатное издание значилось в приоритете, наличие собственной газеты требовалось не в меньшей степени, чем сайт в прошлой жизни. Здесь пресса занимала место, которое потом отвоюет интернет.

Тираж «Правды» перевалил за сотню тысяч, и если бы она продавалась за разумные деньги, её стоило выкупить целиком вместе с персоналом и типографией. Даже с «несгибаемым» большевиком Бриллиантом (Сокольниковым), её главным редактором, с ним сложно было бы проводить гибкую политику «и нашим, и вашим», но в целом очень эффективным руководителем.

У самого Седова осталась очень существенная проблема: он не умел писать по правилам старорежимной орфографии. Читал свободно, а вот начертать фразу, не вызывая рогота окружающих — никак. Он понимал, отчего в слове «Пѣтроградъ» в конце ставится твёрдый знак, но зачем заменять букву «е» непонятной закорюкой в начале слова — это выше разумения. И только один человек в этом самом Пѣтроградѣ достоин доверия, чтоб надиктовывать ему тексты, пользоваться его помощью при редактировании статеек для «Социалиста России», отшлифовать Устав и Программу партии… Плевать, что этот человек — эсер. Точнее — эсерка.

Воспользовавшись телефоническим аппаратом в Таврическом дворце, Седов попросил барышню связать его с Путиловским заводом, поднявшему трубку именем Петросовета велел позвать товарища Покровскую. Самым официальным тоном, какой возможен с женщиной, с которой не реже двух раз в неделю делишь ложе, предложил работу в секретариате СПР с окладом вдвое больше заводского. Услышал:

— Вынуждена отказаться, товарищ председатель.

От неожиданности удалённый зуб разболелся вновь.

— Потому что всецело буду от вас зависеть. Я — женщина свободная… — пауза. — Но помогу чем сумею.

Вот и пойми их…

Любовники назначили встречу на 18 мая. Остаток дня Седов намеревался посвятить отбору людей, но там же в канцелярии, откуда звонил на завод, подслушал ещё один крайне интересный разговор… После чего объявил тройке матросов сопровождения:

— До четырёх часов пополудни, товарищи, нам надобно быть в Ораниенбауме. Провизией запасёмся на дорогу. Бензина достаточно?

— Достаточно! — ответил моряк за рулём. — Но… Это… Товарищ Седов! Агитировать солдат-гвардейцев? Сложные мужички. Тупые. Струганные как полено. Верно, братва?

— Верно, — поддакнули двое остальных. — Якорь им в дупло!