Воздух словно сгустился, давя на грудь.

— Что… что происходит? — наконец проговорил я, и собственный голос показался чужим.

Лёня, весь напрягшись, прошептал слова, которые обрушили мой тщательно выстроенный мир в тартарары:

— Они напали не там, Кирилл Павлович… Вторжение… оно началось не в воздушном секторе. Монстры напали на миры огненного сектора. На наши заводы… План «Гиена»… все… всё под смертельным ударом.

Мир сузился до размеров моего кабинета.

За спиной остался оглушительный гул бала — смех, музыка, лживый блеск — словно его и не было. Я сорвал с себя парадный фрак, и он, словно грязная тряпка, упал на пол. Под ним оказалась привычная, почти рабочая одежда: тёмные брюки и белая рубашка, рукава которой я закатал до локтей.

Сейчас нужно действовать, а не красоваться.

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, внутрь впорхнул Лёня Гурьев. За ним, робко переступая, вошёл тщедушный юноша в форме телеграфиста. Парень был осунувшимся от усталости и страха.

— Кирилл Павлович, это Федя, мой лучший оператор, — отрывисто представил его Лёня.

Я лишь кивнул, оценивающим взглядом окидывая кабинет.

Где здесь можно развернуть штаб?

Но Лёня опередил мои мысли. Он уверенно подошёл к одному из высоких дубовых шкафов, заставленных книгами по генеалогии, и нажал на скрытую пружину. С лёгким щелчком дверца отъехала, открывая не полки с фолиантами, а компактную, но полностью укомплектованную телеграфную станцию.

Провода тянулись к аккуратно вмонтированному в стену аппарату, на полке лежали стопки чистой бумаги для лент.

Я с нескрываемым удивлением посмотрел на Лёню.

У меня в кабинете был телеграфный аппарат, и я не знал об этом?

Он поймал мой взгляд и коротко объяснил:

— Моя инициатива, Кирилл Павлович. Ещё при строительстве особняка. Подумал, что может пригодиться для экстренной связи.

— Пригодилось, — сухо констатировал я, и в этом слове была вся горечь ситуации.

Федя тут же устроился за аппаратом и начал что-то подключать и настраивать. Его пальцы, только что дрожащие, теперь уверенно заскользили по ключу. Начался стук — сухой, отрывистый, словно пульс. Федя рассылал запросы по всем нашим станциям, требуя докладов. Но первым делом «написал» в «Екатеринино» и «Яковлевку».

Первые же входящие сообщения оттуда заставили нервничать.

— «Яковлевка» мертва. Связь прервана в 21:47. Последние сообщения: стена огня… монстры… всё сметают…

Колония «Екатеринино» в первом кольце миров. Паника. Массовый исход беженцев через телепорт из «Яковлевки». Зафиксированы прорывы тварей на подступах к колонии.

— Спроси о судьбе заводов! О дирижаблях! О людях! — приказал я, сжимая кулаки и откидываясь в кресле.

Лёня стоял у стола, перечитывая сообщения на ленте, и его юное лицо становилось всё серьёзнее и серьёзнее.

— Тишина, Кирилл Павлович. Из «Яковлевки» полная тишина.

Внутри всё сжалось в холодный тяжёлый ком. Заводы, склады, три дирижабля, в которые вложена душа…

Но хуже всего была неизвестность. Люди. Те, кто работал на предприятиях, кто верил мне. Инженеры, рабочие, их семьи. Я словно чувствовал их взгляды даже здесь, за тысячи километров.

Я был обязан своим людям, и я должен их спасти.

— Федя! — резко произнёс я. — Отправь запросы по телеграфам. Мне нужна общая картина передвижений. Любые аномалии, любые сообщения о тварях в колониях! Я должен понять масштаб!

Ночь тянулась, бесконечная и мучительная.

Стекло в окнах потемнело, поглотив отсветы угасшего праздника. Я пил холодный кофе, не чувствуя ни вкуса, ни усталости. Адреналин выжег всё дотла, оставив лишь холодную ярость и стальную решимость.

Примерно в три часа ночи стук аппарата участился. Лёня, дремавший в кресле, вздрогнул и подскочил к Феде. Через минуту он протянул мне новую ленту.

— Цеппелин. С фронтира третьего кольца воздушного сектора.

Я схватил бумагу.

— «Гордость графа» на позиции. В «Буревестном» — мире третьего кольца — чисто. Никаких перемещений тварей не замечено. Воздушный сектор спокоен.

Спокоен… Это слово повисло в воздухе, словно приговор.

Мой мозг учёного, привыкший выстраивать логические цепочки, заработал с бешеной скоростью.

Из книг по теории прорыва я знал, что накопленная в седьмом кольце воздушного сектора масса монстров не могла физически переместиться во второй круг миров, на границу земляного и огненного сектора. Им бы пришлось сначала пробиться через весь воздушный сектор. Но Цеппелин докладывает, что в третьем кольце чисто.

Вывод был простым: атака на «Яковлевку» — это не главный удар. Это диверсия. Отвлекающий манёвр.

Это спланированная атака с другим очагом прорыва, о котором я не знал.

Если эту гипотезу допустить, то основная сила, та, что копилась в седьмом кольце воздушного сектора, всё ещё там. А ведь она намного превосходит всё, с чем когда-либо сталкивались в колониях.

Если эта армада тронется, пока имперская армия будет занята спасением «Яковлевки» и «Екатеринино», то она сметёт все колонии воздушного сектора и дойдёт до самого сердца империи.

Требовалась проверка.

Тяжёлое решение созрело.

Я подошёл к аппарату и, отстранив Лёню, начал диктовать телефонисту. Каждое слово давалась тяжело, но иного пути я не видел.

«Цеппелину. Немедленно выдвигайтесь в седьмое кольцо. Разведка инкубационного плато. Ваша задача — подтвердить или опровергнуть начало движения основной массы. Если движение началось, то шансы на возвращение минимальны. Приказ понимаете? Выполнять».

Отправил депешу и отшатнулся от аппарата, чувствуя, как на губах выступает солёный привкус крови: я прикусил их до боли.

Только что подписал смертный приговор Фердинанду, Мирославе и всему экипажу «Гордости графа».

Я послал их на верную гибель.

Ради спасения тысяч других.

Ради шанса.

Лёня смотрел на меня, и в его глазах не было осуждения. Лишь понимание всей чудовищной тяжести выбора, который только что сделан.

Рассвет застал меня стоящим у стола, заваленного телеграфными лентами, словно бумажными надгробиями. Они складывались в жуткую мозаику надвигающегося апокалипсиса. В окна пробивался бледный безрадостный свет.

— Кирилл Павлович, вам нужно поесть, — тихо, но настойчиво сказал Лёня, ставя передо мной кружку с дымящимся свежим кофе и тарелку с бутербродами. — Хоть немного. Вы же не спали всю ночь.

— Отосплюсь в поезде, — буркнул я, но всё же сделал глоток. Горячая жидкость обожгла горло, вернув на мгновение ощущение реальности. — Спасибо, Лёня.

Выйдя из кабинета, чтобы немного проветрить голову, я застыл на пороге. В приёмной, на кожаных диванах, сидели двое. Это были одни из самых влиятельных патриархов в центральной колонии. Их парадные одежды были помяты, лица — серы и невыспавшиеся. Они не ушли после бала. Они ждали.

Один из них, старый, с лицом, изрезанным морщинами, поднял на меня тяжёлый взгляд. Это был граф Муромский, патриарх одного из старейших родов воздушного сектора.

— Ну что, граф? — цинично сказал он. — Значит, «Величайшая охота» отменяется? Твои дирижабли, если они ещё целы, горят в «Яковлевке». А без них твой гениальный план — прах.

Они выжидали.

Смотрели, как поступлю, что сделаю, не сломаюсь ли. Я выпрямился, чувствуя, как усталость отступает под наплывом холодной решимости.

— Два новых бронепоезда, «Могучий» и «Дерзкий», выдвинулись из Балтийска. К полудню они будут здесь, на вокзале центральной колонии. Я лично возглавлю экспедицию в «Яковлевку» для оценки ситуации и эвакуации оставшихся в живых, — без тени сомнения, твёрдо и чётко сказал я. — Я не намерен отступать. Мой главный приоритет это люди, которые работали на меня. Я обязан им, и я их спасу.

Сидевшие в креслах патриархи оценивающе смотрели на меня. Они ждали слабины, чтобы подобрать обломки моих амбиций. Но я не дам им этого шанса.