Его левая рука кольцом охватывает ей горло и начинает сжимать. Она пытается царапать ногтями его запястье, но натыкается только на латекс, и пальцы соскальзывают.

О нет! Триш! Как же Триш? О нет! Только не это!

Она должна высвободиться. Она не может высвободиться. Легкие разрываются, горят от боли. Ей надо бороться. Надо спасти сестру. О, пожалуйста, пусть это прекратится, пожалуйста!

Кто-нибудь... Спасите нас...

Огненные круги перед глазами вырастают в размерах. Ее тело медленно, но верно слабеет, обмякает, делается безвольным. Незнакомец наконец ослабляет хватку, с которой стискивает ногами ее бедра, и чуть-чуть приподнимается с ее тела.

И она изо всех сил выбрасывает вперед руку и наносит удар ему между ног.

Человек испускает вопль. Схватившись за яйца, он сползает на сторону. Джиллиан, извиваясь плечами, пытается нащупать что-нибудь на полу, чтобы подтянуться и ускользнуть.

А затем его тяжесть полностью отпускает ее. Мерзавец уже не на ней. Он скорчился на полу, и она получает возможность двигаться. Телефон, телефон, где телефон? В кухне. На кухонной стойке. Только бы добраться до телефона, набрать 911...

Джиллиан ползет, подтягивая тело по деревянному полу. Надо двигаться. Вперед. Еще немного. Она должна спасти Триш. Она очень нужна ей.

Давай, Джиллиан, давай!

И тут она слышит его приближение.

— Нет! — в бессильном отчаянии стонет Джиллиан. Но она уже опоздала.

— Ах ты, сука! Я тебя урою! Сверну твою проклятую шею, выдавлю твои гребаные глаза. Сволочь...

Он яростно бросается ей на спину и железными пальцами хватает за горло. Сдавливает сильнее, сильнее, сильнее. Невозможно глотать. Невозможно дышать.

Ее грудная клетка вот-вот разорвется. Ее пальцы впиваются в его руки, обтянутые скользкими перчатками. Все тщетно.

Давай, Джиллиан. Давай, Джиллиан.

Но он слишком силен. Она понимает это, и мир опять начинает вращаться, а легкие — рваться. Она — женщина, обладающая чувством собственного достоинства. Она умна. Она привыкла сама распоряжаться своей жизнью.

Но он — это грубая, животная сила. И с ним ей не справиться.

Она проваливается в темноту, в небытие... Она хотела бы что-то сказать. Дотянуться до сестры. Попросить прощения. О, Триш, Триш, Триш!..

А потом она вдруг чувствует, как ни с того ни с сего стальные пальцы на ее горле разжимаются.

— А, мать твою! — Быстрые шаги застучали через комнату. Потом загрохотали вверх по ступеням. Отдаленное буханье — это с шумом распахивается наружная дверь.

Джиллиан шумно, захлебываясь, втягивает в себя воздух, ошалело глотает его, словно рыба. Словно вытолкнутая из воды утопающая, резко выпрямляется, бессознательно старясь втянуть в легкие больше кислорода.

Он убежал. Просто... убежал.

Комната пуста. Все кончилось. Она жива, жива. Нет, она не победила. Она не сильнее. Не ловчее. Просто ей повезло.

Джиллиан с трудом, шатаясь, поднимается на ноги. Так же пошатываясь, бредет через комнату. Падает на кровать рядом с неподвижной фигурой сестры.

— Триш! — рыдая, кричит она.

И посреди бесконечной, мертвой тишины Джиллиан понимает: нет, ей совсем не повезло...

* * *

Понедельник, семь утра. Но Джиллиан Хейз даже не шевельнулась, чтобы подняться с постели. Она лежит, уставив взор в потолок. Слышит приглушенный храп матери с другого конца дома, потом — слабое «бип-бип-бип». Это запищал по первому разу будильник Топпи. Но их дипломированная сиделка по уходу за пожилыми тут же опять задремала. Потребуется еще три или четыре сигнала, прежде чем Топпи по-настоящему проснется и выберется из кровати.

Наконец Джиллиан поворачивает голову и выглядывает в окно. За окнами дома в Ист-Гринвиче ярко светит солнце. Потом она переводит взгляд на комод с зеркалом, где так и лежит на виду конверт из крафт-бумаги.

Семь утра, понедельник. Этот самый понедельник...

На столике у кровати противно блеет телефон. Джиллиан застывает не дыша. Очередной репортер, который станет требовать ее мнения и разрешения процитировать его? А может, хуже? Что, если это опять он? Может, его еще не повезли в суд? С какими мыслями он проснулся в такой день?

Телефон звонит снова, громко и требовательно. Джиллиан ничего не остается, как поспешно схватить трубку — ей не хочется, чтобы звонок потревожил мать.

— Я тебя разбудила? — раздается в трубке голос Кэрол.

Джиллиан наконец переводит дух. Конечно, это Кэрол, кто же еще? Старина Дэн, вероятно, уже давно встал и ушел из дому. Упаси Бог, чтобы в такой день он остался дома, с женой.

— Нет, — отвечает Джиллиан.

— Я не могла спать, — говорит Кэрол.

— Я выучила наизусть каждое пятнышко у себя на потолке.

— Забавно... я так нервничаю. Желудок будто узлом стянуло, руки трясутся. Я не чувствовала себя так уже... — Кэрол нервно смеется дрожащим голосом, который вот-вот сорвется. — Я не чувствовала ничего подобного со дня свадьбы.

— Скоро все будет позади, — успокоительно произносит Джиллиан. — Как ты думаешь, нам надо позвонить Мег?

— Она знает о завтраке.

— Отлично.

— В чем ты будешь?

— В брючном костюме верблюжьего цвета с белым полотняным жилетом. Я уже выложила его вчера вечером.

— А я вчера прошлась по магазинам. Ничего из моего гардероба не подходит. С другой стороны, кто знает, что положено надевать в таких случаях? Я лично не знаю. Вот, нашла в «Нордстроме» костюм покроя «шанель», кремового цвета. Заплатила девятьсот долларов. Собираюсь сжечь его, как только этот день закончится.

Джиллиан думает о своем верблюжьем костюме, о том, что грядет сегодня.

— Я последую твоему примеру.

Следующую фразу, точнее вопрос, Кэрол произносит приглушенным голосом:

— А что ты сделала с одеждой, которая была на тебе в тот день?

— Когда полиция вернула ее, отнесла в химчистку. А потом... потом так и не забрала.

— Сегодня мы будем думать о Триш.

— Спасибо, Кэрол... — У Джиллиан перехватывает горло.

А потом, конечно, звучит самый важный вопрос — вопрос, ради которого и затевался весь этот телефонный звонок.

— Ты знаешь?.. Знаешь, что будет? — спрашивает Кэрол.

Взгляд Джиллиан вновь невольно устремляется к лежащему на комоде конверту из оберточной бумаги. Она смотрит на часы. Десять минут восьмого. По меньшей мере еще час впереди.

— Нет, — признается она. — Но полагаю, мы скоро это выясним.

Девять ноль пять утра. Место преступления в центре города представляло собой примерно то, что и ожидал увидеть Гриффин. Невообразимое количество вспышек. Почти ничего не организовано. Даже на служебной машине с ревущей сиреной Гриффин битых тридцать минут пробивался сквозь затор последние три квартала на подступах к зданию суда. Уже очень скоро он понял, в чем проблема. Средства массовой информации не просто находились здесь. Они находились именно здесь.

Белые фургончики телевидения закупорили главную артерию — Саут-Мейн-стрит. Воздушное пространство наводнили вертолеты. Гриффин уже прикинул, что большая часть местных новостных станций выслала репортеров, чтобы они освещали день открытия судебного процесса над Эдди Комо. Очевидно, при звуке винтовочного выстрела репортеры издали всеобщий восторженный возглас и в качестве подкрепления призвали под свои знамена, на место происшествия, все корпоративные ресурсы, какие только удалось мобилизовать. Ах, если бы сейчас и полиция добилась такого же широкомасштабного охвата места и картины преступления!

Гриффин вогнал машину через бордюр на обочину тротуара и припарковался на мощенной булыжником площадке, фактически образующей двор вокруг одного из зданий художественной школы. Трое студентов, чертыхнувшись, торопливо шарахнулись в сторону. Еще десятка четыре так и остались стоять, словно приросли к месту, и в благоговейном страхе пялились на разворачивающуюся перед их глазами драму.