— В борьбе с преступлениями на сексуальной почве кастрация неэффективна, — тут же отозвалась Джиллиан. — Исследования показывают, что хирургическое или химическое холощение вынуждает этих негодяев совершать еще большие зверства, например убийство. Потому что дело тут не в сексе, а в жажде власти. Если отнять у сексуального маньяка половой член, он заменит его ножом.

Топпи смотрела на нее со странным выражением.

— Джиллиан, вы слишком много читаете.

— Да. Похоже, никак не могу остановиться.

— Но наверное, это чтение не включает в себя информацию о синдроме посттравматического стресса?

— Включает.

— Потому что... понимаете, таких последствий следовало ожидать, они неизбежны. После того, что вы пережили.

— То есть я заслужила право слегка сбрендить? — улыбнулась Джиллиан.

— Джиллиан, я не это хотела сказать...

— Я борюсь, Топпи. Я знаю, что еще не полностью пришла в себя. Может, я и не утратила память, как Мег, не стала злой и агрессивной, как Кэрол, но... все равно я чувствую себя, ну, словно... раненой. Мое внешнее достижение в том, что я ненавижу высказывать это вслух. Это звучит так беспомощно. Ранеными бывают птицы. Дети... Хочется думать, что я выше этого. Ведь, по сути дела, меня даже не изнасиловали. О чем же мне плакать?

— О Джиллиан!..

— Я знаю, что несправедлива к Либби, — тихо проговорила та. — Мне хотелось бы сказать, что у меня есть на то веская причина, но я не знаю какая. В последнее время... В последнее время у меня нет даже ощущения, что я возвращаюсь домой. Порой вечерами я жалею, что больше мне пойти некуда. Мне хочется забраться в машину и просто ехать. Ехать, ехать, ехать... — Она опять улыбнулась, но улыбка получилась совсем невеселой. — Может, я смогла бы уехать и найти свое место в Мексике.

— Вы хотите бежать от нас?

— Нет, не от вас. Просто бежать. Это единственный момент, когда я чувствую себя в безопасности.

— Он мертв. Его больше нет, Джиллиан. Вы в безопасности.

Плечи Джиллиан поникли. Она покачала головой и хрипло возразила:

— Но сколько таких, как он, еще осталось, Топпи?! Я же читаю книги. Вы даже не представляете... Наш мир — такое страшное место. — Плечи ее начали дрожать. Господи, сегодня она действительно сама на себя не похожа. А в следующий момент Джиллиан опять ощутила себя в той самой комнате, в той отвратительно темной и страшной комнате, где Триш так отчаянно нуждалась в ее помощи, где сама жизнь Триш зависела от ее вмешательства, а она не смогла ей помочь. Мало того что не спасла ее, но и сама едва уцелела. А вот теперь его нет, он мертв, но что, что может вернуть смысл в ее жизнь, когда больше нет Триш, чтобы о ней заботиться, и Эдди Комо, чтобы его ненавидеть?

А потом Джиллиан подумала о Мег («Мне кажется, я не знала счастья») и о Кэрол («Давайте закажем шоколадный торт») и внезапно поняла, что подвела их обеих. Она превратила их в бойцов, в воительниц, но еще задолго до гибели их врага разве им стало от этого сколько-нибудь легче? Да, они способствовали поимке Эдди Комо, но никто из них так и не исцелился.

И вот теперь Эдди Комо мертв, а они разваливаются по всем швам.

Джиллиан зажмурилась, зажала рот рукой. «Возьми себя в руки, возьми себя в руки. В соседней комнате находится мать». А потом она подумала о сержанте Гриффине, и это вызвало в голове еще большее смятение. От мужчин только одни проблемы... Взять того же Эдди Комо...

К Джиллиан подошла Топпи и ласково тронула ее за плечо, и та судорожно, прерывисто вздохнула.

— Я не специалист, — негромко промолвила Топпи. — Бог свидетель, я бы не смогла столько всего выдержать и сделать, сколько смогли вы. Но я знаю одно. Когда тебе действительно плохо, когда чувствуешь себя разбитой, павшей духом, подавленной, нет ничего лучше, чем выплакаться на груди у матери. У вас есть такая возможность, Джиллиан. И ей тоже станет легче. Для вас обеих это будет значить очень, очень много.

Джиллиан тяжело вздохнула:

— Я понимаю.

— Действительно понимаете?

Взгляд Топпи был слишком проницательным. Джиллиан отвернулась. Она сосредоточилась на своем дыхании, стараясь упорядочить его, делая медленные, размеренные вдохи. Потом отерла глаза, поморгала ресницами. Ей надо пораньше лечь и хорошенько выспаться. Завтра будет новый день. Завтра она почувствует себя лучше. Более сильной, выдержанной, готовой во всеоружии противостоять прессе, полиции. Все это лишь вопрос времени. Надо просто переждать, отдышаться, собраться с силами...

— Ну ладно, пойду повидаюсь с ней, — вставая, бодро проговорила она.

— Ладно, идите, — отозвалась Топпи. Но было видно, что Джиллиан не удалось одурачить ее.

Джиллиан вошла в гостиную, где в своем любимом кресле сидела ее мать и смотрела телевизор. В шестьдесят пять лет Оливия Хейз все еще была красивой женщиной. Миниатюрная как птичка, с густыми темными волосами и большими карими глазами. Волосы ее были умело подкрашены, она красила их каждые два месяца в своем любимом салоне шестью оттенками каштанового, чтобы как можно точнее воспроизвести природный цвет. Волосы всегда были предметом тщеславной гордости Либби. Когда Джиллиан была маленькой, ей нравилось наблюдать, как мать, возвращаясь вечером домой, расчесывает свои длинные густые локоны. Сто взмахов щеткой. Потом следовало полоскание горла соленой водой, чтобы сберечь голосовые связки, а вслед за этим на лицо наносился слой жирного крема, чтобы сохранить кожу гладкой.

— Если хорошо позаботишься о своем теле, — подмигнув, повторяла ей Либби, — то тело хорошо позаботится о тебе.

— Здравствуй, мама, — наклонилась к ней Джиллиан. — Извини, я опоздала. — Она нежно обняла мать, стараясь не сдавливать слишком сильно.

Выпрямившись, она заметила, что в глазах матери что-то вспыхнуло. Что это было: огорчение, гнев — Джиллиан не поняла, а сама Либби сказать не могла. Вместе с постигшим ее десять лет назад инсультом она получила частичный паралич правой части тела, а также ярко выраженную афазию. А потому, прекрасно понимая все, что ей говорили, Либби сама уже не могла ни говорить, ни писать. Как объяснил Джиллиан один из докторов, мыслительный процесс у ее матери остался в порядке, но, когда она пыталась облечь мысли в слова, мозг словно упирался в стену, блокирующую речевой поток.

Сейчас Либби общалась с домашними посредством «книги с картинками», альбома, где были собраны всевозможные зрительные образы — от туалета до яблока, а также фотографии Джиллиан, Топпи, Триш. Когда ей что-нибудь требовалось, она постукивала пальцем по картинке. После похорон Триш Либби стучала по фотографии дочери так часто, что протерла ее насквозь.

— Ты видела новости? — спросила Джиллиан, опускаясь рядом с матерью на диван.

Мать ударила один раз указательным пальцем левой руки, что означало да.

— Мама, он мертв, — сказала Джиллиан. — Он уже никогда никому не причинит вреда.

Мать вздернула подбородок. Лицо ее выразило гнев, но пальцы оставались неподвижными.

— Ты рада?

Пальцы не двинулись.

— Тебе грустно?

Все то же.

— Страшно?

Нетерпеливый звук вырвался у матери откуда-то из глубины горла. Джиллиан не сразу, но все-таки догадалась.

— Ты вне себя от ярости?

Один удар.

— Ты хотела, чтобы судебный процесс состоялся? — помедлив, спросила Джиллиан.

Сильный удар!

— Но почему, мама? Так по крайней мере ты знаешь, что он получил свое. Так ему не удастся увильнуть лишь из-за того, что у кого-то из присяжных окажется комплекс вины. Нам никогда не придется трястись, что он вдруг освободится досрочно или сбежит из тюрьмы. Все кончено. Мы победили.

Мать издала еще один нетерпеливый горловой звук. Джиллиан поняла. Вопросы, начинающиеся с «почему» или «когда», не срабатывали в этой системе. Чтобы получить верный ответ, необходимо задать верный вопрос. Джиллиан, сохранившая дар речи, должна была правильно сформулировать вопрос.

В дверях показалась Топпи: