Хватаюсь за стойку, тяжело опираясь, сажусь. Илья под свободный локоть подхватывает, помогает мне устроиться. Девушка не затыкается. Продолжает фонтанировать идеями нашего совместного будущего.

— До праздников ты же отсюда выйдешь? Ты должен, Вадя. Как Новый год встретишь, так его и проведешь. Я вот не хочу встречать… — морщит нос, осматривает вполне себе вип-палату с шикарными такими условиями. — Здесь.

— Пошла на хуй! — срываюсь я, вложив все свои накопленные за эту неделю силы.

Замахиваюсь стойкой и швыряю. Не в неё, в сторону окна между палатой и коридором. Хруст стекла какой-то покой приносит. Ну и тишина после него просто идеальная.

Тина теперь уже по-настоящему всхлипывает. Схватив стоящего рядом Гризли за куртку, тяну на себя. Склоняется.

— Ключи от моей квартиры забери у этой дуры.

— Понял.

Друг огибает койку и топает. Девчонка в слезах, соплях и истерике выбегает. А я сгибаюсь и выплёвываю содержимое пустого желудка. Слишком много активности при моих травмах.

Оставшиеся парни помогают улечься обратно. Аверин уходит звать медперсонал. Смотрю на хмурого Стёпу.

— Валите-ка вы все отсюда. Задолбали ваши морды постные. И остальным скажите. Никаких гостей. Если чего нужно, позвонят, привезете.

К нам заходят медсестра и санитарка. Пока одна прибирает за мной, вторая опять что-то вкалывает и на этой прекрасной ноте я отключаюсь.

Однообразно-одинаковые дни проходят, я уже не отслеживаю их. Но уже так часто не сплю. Начинается реабилитация. Лёгкая.

Дыхательные упражнения, ЛФК, массажи и прочие процедуры, хоть как-то разбавляющие будни. Уже можно сидеть, но ходить запрещают, хотя с гипсом особо не походишь.

— Какой сегодня день, Танюш? — спрашиваю в очередной раз.

— Вторник, Вадим Дмитриевич. Тридцатое декабря, — улыбается девушка.

— С наступающим тебя, — хмыкаю и отключаюсь.

Я обычно ночью уже не просыпаюсь. Засыпаю, получив дозу снотворного с обезболом и остальными лекарствами. Да и никто за эти дни меня не будит. Санитарки даже не приходят в шесть убираться. Прогнал их, пусть полы моют днём, нечего будить болезных.

А сейчас меня просто вырывает из крепкого сна тихий шорох и шелест. Даже не шум. Проморгавшись, жмурюсь от тусклого света.

И глазам своим не верю. Пончик… Паулина, мать её, Андреевна стоит у ног моих. Карту изучает, снимки к лампе подносит, рассматривает.

Дверь бесшумно открывается, и заглядывает медсестра. Только сказать ничего не успевает.

— А где температура за сегодня? — спрашивает Пончик строго, но тихо. — Давление через раз отмечено. Капельница пустая!

— Сейчас как раз собиралась подойти, — Танюша смущённо переминается у двери и показывает на флаконы с лекарствами.

— «Собиралась» — ключевое слово, — фыркает она. — МРТ делали? Не вижу снимков.

— Делали. Сейчас принесу, их ещё не подшили.

Пончик забирает бутыли с растворами и отправляет девушку за заключением. Подходит ближе ко мне. Жадно разглядываю из-под опущенных ресниц.

Бледная, схуднувшая, с синяками под глазами и искусанными губами. И глаза красные от слёз. Но чертовски собранная, строгая и деловая. Не подаю виду, что очнулся. Просто наблюдаю. Рано ещё. Не насладился я ею в этом жёлтом платье.

Пончик шепчет что-то, по руке гладит. Быстро фиксирует. С первого раза находит вену. Недрогнувшей рукой ставит мне капельницы. Бабочку специальную убрали, чтобы дать венам отдохнуть.

Волосы падают мне на плечо. Глубоко вдыхаю её запах. От неё пахнет морозом с улицы и чем-то сладким, домашним. Прикрываю глаза, наслаждаясь близостью.

— Вот, — Таня заходит и протягивает снимки вместе с остальной частью истории моей болезни. Да, там чтива много, Толстой со своей «Войной и Миром» отдыхает.

— Трещина… без смещения… — читает Пончик, — хорошо. А невролог как часто заходит?

— Каждое утро при обходе.

— В карте не отмечено. Внесите, пожалуйста, все данные.

Паулина продолжает распекать дежурную. Та в ответ что-то лепечет. Оправдывается. Но моей училке не нужны оправдания. Она их даже не слушает.

Листает снимки, хмуро проверяет назначения и сосредоточенно изучает заключения врачей. Любая комиссия Минздрава позавидует дотошности Пончика.

Фигура, очерченная облегающим платьем, мелькает то у тумбочки, то у капельницы, то у двери, куда она буквально загнала бедную медсестру. Жёсткий, но тихий тон, жесты, походка. Всё отточено. И, честно говоря, просто так лежать и смотреть на эту сцену без смеха невозможно.

Ворвалась и командует медперсоналом, словно эта её кафедра в университете. И вместо раздражения я наслаждаюсь её активностью.

Выдохшись, Пончик откладывает стопку документов на стол. Открывает бутылку воды. Поправляет салфетки и валяющиеся приборы.

Теперь уже не скрываясь любуюсь. На локтях приподнимаюсь и киваю Тане. Медсестра поспешно выскальзывает за дверь, спасаясь бегством. Паулина замирает ко мне спиной. Плечи трясутся едва-едва. Плачет опять. Держалась же.

— Может, лучше ещё одну капельницу мне поставишь? — хриплю, вздрагивает и разворачивается.

— Если нужно, поставлю, — кивает, напряжённо и жадно смотря на меня. Делает маленький шаг. — У тебя расписано лечение по часам. Лучшие врачи города задействованы. Слава богу… — тараторит, медленно подбираясь всё ближе и ближе. Будто по минному полю ходит, боясь чего-то. Меня, что ли? Бровь выгибаю. — А медсёстры карту правильно заполнить не могут…

Наконец Паулина добирается до койки и останавливается. Нерешительно мнёт пальцы и губу закусывает.

Протягиваю руку. Женщина вкладывает дрожащие пальцы в ладонь. Тяну несильно на себя, двигаясь к краю.

— Прости, Вадим… Я такая дура, — выдыхает устало и безропотно ложится рядом.

— Это точно, Пончик, — усмехаюсь, обнимая её.

Она ответно обнимает за торс. Носом холодным в грудь утыкается. Глаза закрываю, улыбаюсь умиротворённо. И привычно тихо, но твёрдо шепчу:

— Спи.

Ранний рассвет едва пробивается сквозь жалюзи. Я уже не сплю. Лежу, рассматривая спящую в моих объятьях женщину. Ресницы пушистые подрагивают. Она теснее жмётся, бормочет во сне что-то. Не расслышать.

Дверь палаты тихо открывается, и заглядывает Таня. Замирает, столкнувшись с моим взглядом.

— Чего остановилась? — шепчу строго.

— Я.. капельницу, — и машет флаконами.

— Ставь, только тихо, — хмыкаю.

Медсестра быстро подходит. Вытягиваю руку, на которой как раз и примостилась мой Пончик.

— Я сюда поставлю, — показывает на тыльную сторону ладони, где вены выпуклые торчат. — Удобнее будет.

Киваю. Танюша краснеет немного и улыбается. Прикольная девчонка. Молодая совсем, может, одного возраста с Алинкой. Я уже её как сестрёнку воспринимаю, хотя у неё вроде уже и сын есть.

— Жена у вас, Вадим Дмитриевич, настоящий тюремщик, — шепчет девушка, закончив с моими венами.

— Жена… — тяну задумчиво и улыбаюсь сам себе.

Возможно, во мне сейчас говорит повреждённый мозг. Но отторжения факт женитьбы не вызывает. Даже больше, я уже представляю себя мужем Пончика. Всё же не зря в первый же день нашей встречи заметил, что с ней хочется жизнь прожить. И, пожалуй, я так и сделаю. Чтобы больше не бегала от меня, Лань горная.

— Ты права, она такая, — хмыкаю я. — По смене передай, пусть с обходами своими повременят до обеда примерно.

— Но как же… — чуть повышает голос медсестра. — Вдруг чего…

— Если мне станет хуже, жена всех на уши поставит, — перебиваю, шикнув.

Таня сдавленно хихикает, бросая взгляд на спящую женщину, и, понятливо кивнув, выскальзывает из палаты.

Изначально хотела просто побыть с ним. Посидеть, возможно, дождаться пробуждения или разбудить. Но сидеть без дела не смогла. И рука не поднялась будить. Поэтому я перенесла кипучую энергию в мирное, а главное, знакомое русло. Начала читать его историю болезни.