Умерла.

Сегодня был сороковой день.

Совсем не стесняясь дочери или действительно забыв о ее существовании, Павел заплакал. Навзрыд – но тихо, бесшумно содрогаясь. Слезы вытирал валяющейся тут же футболкой; вскоре она стала мокрой.

Соня прижималась к отцу и, закрыв глаза, молчала. Она видела в темноте свою землю – заснеженный, ледяной, болтающийся во Вселенной шар. И молила волшебного короля всей Вселенной, чтобы он смилостивился и зажег снова Солнце, и оно снова начало бы обогревать Землю. А пока что там, в морозных сугробах, занесенные снегом, сидели они вдвоем с папой. И где-то под снегом была еще их мама – умершая, но почему-то живая. Мама смотрела на них широко открытыми, неморгающими глазами, просто смотрела и молчала, будто разучилась говорить.

«Мама!» – немо крикнули одновременно отец и дочь, и от этого крика оба одновременно пробудились.

Отец встал. Стал стряхивать с себя какие-то невидимые крошки.

– Ладно, Сонь… пойду, что ли, в магазин.

– Подожди, папа. Я хотела сказать…

– Да.

Он тяжело опустился на стул напротив и внимательно опухшими глазами посмотрел на дочку.

– Я хотела сказать, папа, что вырасту и стану мамой.

– Как это? – Отец улыбчиво поднял брови.

– Женюсь на тебе и стану мамой. Я же похожа на нее.

– Соня, ну… – Павел стоически ухмыльнулся, пожал плечами и погладил Соню по мягким пружинящим волосам. – Ты все-таки другая.

– Ну и что? Я стану мамой. – Соня смотрела ему в глаза.

Отец бросил взгляд на пепельницу, где лежали серые, смятые и сломанные сигареты. Потом скривил губы, издал щелкающий звук и отрицательно качнул головой:

– Так не бывает, Соня.

– Почему не бывает?

– Потому что есть что-то, что бывает, а есть, что не бывает. Ты – моя дочь и не можешь стать моей женой. Как будто ты не знаешь.

– Да знаю-знаю, – с задумчивой улыбкой кивнула Соня, – что я, маленькая? Ладно, па. Тогда я выйду замуж за мужчину, похожего на тебя, и буду ему как мама. А ты будешь жить с нами. Меня на обоих вас хватит, не волнуйся.

– Конечно, Сонька, выходи замуж, за кого хочешь. Только неувязочка. Ты еще не выросла. Тебе всего семь лет.

– Восемь, – поправила Соня.

– Да, восемь уже, прости, – с усталой улыбкой кивнул отец. – Хотя… ты же еще не родилась! Ты родилась ровно в полночь с шестого на седьмое января, то есть в ночь на Рождество.

– А, вспомнил, вспомнил? – радостно искрила глазами Соня.

– Конечно, – кивнул папа. От его глаз побежали, словно вспышки лучей, тихие морщинки. – По идее, надо было записать, что ты родилась седьмого. Но в паспорте написано – шестого. Почему?

– Наверное, лучше ближе к рождению, чем дальше от него, – предположила Соня. – Но это же не важно. Все равно я родилась.

– Конечно, не важно. Но все равно, ты еще очень маленькая девочка, и тебе еще рано думать о замужестве.

– А я вырасту мгновенно, папа. Знаешь, есть такое волшебное вещество, которое съедаешь и – бац! – сразу становишься взрослым.

– Да? – Папа втянул воздух и с шумом, надувая щеки, его выпустил. – Вот как… А дашь попробовать? Я тоже хочу мгновенно снова стать ребенком.

Соня засмеялась:

– Нет, папа. Вещество действует только в одну сторону.

– Гм… Скучное какое-то вещество. Одностороннее. Кстати, где ты его взяла?

– У Маленького Мука.

– Какого еще Маленького Мука?

– Того самого, который сбежал от Похитителя Снов, и волшебное вещество с собой прихватил.

– От кого-кого он сбежал?

– Ладно, па. Я пошутила. Конечно же у Маленького Мука есть и обратное вещество, для таких пап-ребенков, как ты. Съешь его и отправишься в детство. Только там тебе будет ужасно скучно, папа.

– Слушай, ну откуда ты это знаешь?

Отец так заинтересовался, что сел перед дочкой на корточки и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Да чего тут знать? – пожала плечами, искрясь задумчивой улыбкой, Соня. – Тот, кто уже побывал во взрослых, не сможет быть счастливым в детях.

– Почему?

– Потому что он уже никогда не захочет стать взрослым. А время не останавливается. Да и таблетки от стирания памяти нет.

– Что, даже твой Маленький Мук такую таблетку не изобрел?

– Даже он, папа.

Они помолчали немного, каждый на своем месте и в своем времени. Они оба молчали с какими-то чуть сумасшедшими, блуждающими, словно одинокие астероиды в космосе, улыбками. Потом папа хмуро обвел глазами кухню, вздохнул и с трудом поднялся на ноги.

Соня тоже встала.

Папа подошел к двери в ванную, заметил висящее со вчерашнего вечера на вешалке махровое фиолетовое полотенце, которое оставила его гостья. Он сорвал полотенце, скомкал и бросил его в корзину для грязного белья.

– Папа…

– Да.

Он остановился, но не обернулся. Свесив растрепанные, немытые седоватые волосы, Павел хмуро смотрел вниз и куда-то в сторону.

– Я не возражаю, – сказала Соня.

– Против чего?

– Чтобы к тебе приходили женщины.

– Почему?

– Я понимаю. Я же не маленькая. Тебе нельзя без этого.

– Можно.

– Ты только не приводи, пожалуйста, их очень часто. Или сам езди к ним, я же не маленькая. Могу уже сама оставаться дома. Я и ночевать сама могу, ты не думай…

– Соня…

– И только, пожалуйста, не женись очень быстро. Дай мне немного вырасти.

– Сонька…

– Что?

– Ты говоришь так, словно тебе не се… не восемь лет.

– А я сейчас вообще не знаю, сколько мне лет. Я вообще сейчас, кажется, тебя старше, папа.

Отец посмотрел на Соню, жевнул губами, кивнул. Потом, сощурившись, глянул в какую-то точку перед собой – потерянно, хмуро, брезгливо.

– Хорошо… – медленно сказал он и покачал головой. – Я и пить больше не буду.

– Не обещай, – сказала девочка, – просто не будь. А будь со мной.

– Сонька…

Отец шагнул к ней, распахнув глаза так резко и широко, словно подпалил их вспышкой огня. Но остановился. Потух. Сжал пальцы в кулаки, потер костяшками кулака по руке, как бы соскребая что-то с кожи.

– Ты ангел? – поднял он голову.

Соня пожала маленькими плечами и чуть развела в стороны длинные тонкие руки. Глаза ее тихо искрились.

– Все дети – ангелы, говорят, папа. Но я же уже большая.

Она еще хотела добавить, что мама сейчас наверняка находится среди ангелов. Но промолчала, понимая, что кожа ее папы сейчас тонкая, как мокрая бумага, она может порваться навсегда, и лучше пусть она хоть немного высохнет.

Отец потерянно смотрел куда-то вперед сквозь стоящую перед ним дочь, и бегущие лучики вокруг его глаз постепенно останавливались, замирали. Соня тоже стояла тихо. Прекратился дождь за окном, перестала дребезжать оконная рама.

Снежный шар замер, перестал крутиться. И даже вечно движущийся звездный свет остановился, застыл молочными нитями в иссиня-черном пространстве.

Подождав какое-то время, тишина закончилась.

За дверью что-то глухо стукнуло. Послышался шорох, гул.

«Дзы-ынь!»

Это был звонок в дверь.

Отец медленно, мало что понимая, повернул голову к двери.

«Дзы-ынь! Дзы-ы-ы-ынь!» – пела песня пилы и колокольчика.

– Странно, кто это? – услышала Соня сиплый голос отца. – Мы никого не звали…

Он подошел к двери, прислушался.

Когда звонок снова дзынькнул, отец негромко, натужно, командным тоном выкрикнул:

– Кто это там?

– Это я, Паша. Открывай, черт, я…

Отец прильнул к глазку и отпер дверь.

В квартиру ввалился, весь в снегу – даже на меховой шапке застыла пушистая горка, – бородач, грохнул чемодан на колесиках на пол.

– Что, не ожидали? А?

И задрожал грохочущим смехом, тряся бородой, с которой сыпался снег и ледяная крошка.

– Валька? Ты? – изумился папа.

– А то кто же? Ну, вы спрятались в нору, звонил тебе, звонил…

Разлапил руки в рукавицах, дернул к себе папу, обнял.

– Да откуда ты тут?

– Откуда-откуда, с альфа Центавры, из Неспящего Королевства, от великих мужей человеческих! Что, думал, спрячешься, не найду? Ну, ты, Пашка, совсем бугаем стал, год не прошел, как виделись, – весело изрыгал бородач. Потом отодвинул отца, посмотрел на стоящую посреди коридора Соню. Сощурил брови, выдохнул инеем: – Соня, София, принцесса солнечной долины. С днем рождения тебя от папы Карло, и получи-ка Буратину.