Когда в двери заворочался ключ, в груди у бабы Васи потеплело. Наконец-то! Родной голосок пролепетал из прихожей:

– А я не одна, ба.

Василина Андреевна подняла глаза и обомлела: в дверях стоял Марк – ее первая и единственная любовь. Постаревший, но все еще импозантный. Она последний раз видела его на вокзале, в очередной раз провожая на учебу. И вот теперь, спустя целую жизнь, он стоял в дверях рядом с поникшей Линой и держал в руках фарфоровую чашку с жар-птицей и золотым ободком.

– Где ты был? – Она спросила так, будто он вышел за хлебом, а вернулся спустя неделю.

– Так вышло: ранение, плен, очнулся в американском госпитале, перевезли в США, долго лечили. Потом работал… на них, не мог отказаться после того, как меня спасли и из-под обстрела вынесли. Потом нельзя было возвращаться. Просто жил на пособие, преподавал русский язык. Так прошло тридцать лет, и тогда я решил вернуться. Тебя искал в Челябинске, знакомых расспрашивал. Потом перестал, думал, ты давно замужем и счастлива. В Питер переехал пять лет назад, квартиру в наследство получил. Теперь… – Он беспомощно развел руками.

– А как ты… почему… где… как?

Баба Вася маленькими шажочками приблизилась к Марку Санычу, показала глазами на Лину, снова перевела взгляд на него и протянула руку, как будто хотела потрогать, убедиться, что настоящий.

– Так ведь Новый год. А значит – любые чудеса случаются. – Он улыбнулся и неуверенно раскрыл объятия.

Лина внутренним чутьем поняла, что сейчас можно, и тоненько пропищала:

– Баб Вася, прости, я чашку твою разбила, но деда тебе свою отдаст.

Она сама испугалась, что назвала Марка Саныча домашним прозвищем «деда», оно само вылетело, невзначай, но никто, кажется, так и не обратил на это внимания.

Тяжеленный «бентли» внезапно смолк, медленно подкатился к обочине и замер. В салоне стало так тихо, что слышалось напряженное дыхание пассажира, который тут же грубо возмутился:

– Эй, ты что делаешь?

Водитель побледнел, но, пересилив себя, тихо ответил:

– Аркадий Петрович, сигнализация тестирует двигатель. Две минуты.

– Я вижу, что двигатель! – Возглас перешел в злобный шепот. – Если опоздаю, ты у меня остаток жизни телегу водить будешь, понял? Понял?!

– Да.

– Так делай что-нибудь! Не сиди.

Аркадий Петрович мельком глянул на циферблат «ролекса», схватил дубленку и с досадой толкнул дверь. Под лакированными туфлями заскрипел снег. Он оделся, нетерпеливо прошелся туда-сюда, прислушиваясь, как водитель суетится с фонариком под капотом, сплюнул и достал сигареты. И, уже щелкнув зажигалкой, вдруг заметил, что рядом из сугроба на обочине торчит странная палка. Рука остановилась. «Новогодние сюрпризы, едрена мать! – пронеслось в голове. – Давно пора быть в Цюрихе, а я, как последний лох, застрял на Шереметьевской трассе».

– Скоро там? – резко крикнул он.

– Минута!

Шоссе темной полосой скрывалось в морозной дымке. Небо, усеянное звездами, казалось удивительно черным. Щелкнув зажигалкой еще раз, Аркадий Петрович прикурил и, подняв огонек повыше, шагнул вперед, разглядывая палку. Она напоминала посох из дорогого полированного дерева с резным навершием, инкрустированным крупным граненым камнем. В камне этом свет зажигалки откликнулся, заплясал десятком ярких искр.

– Что за?.. – Аркадий Петрович ухватился…

Сознание его помутилось, будто густая тень пронеслась в глазах, и, не успев даже сообразить, что произошло, Аркадий Петрович увидел перед собой подъезд пятиэтажки. Самый обычный подъезд с засыпанным снегом бетонным козырьком, обледенелыми ступенями и железной дверью. А в голове почему-то закружились цифры: 1812, 1812, 18…

– Что за черт!

Окна в доме горели, слышались приглушенные голоса, мимо со смехом и громкими возгласами: «С Новым годом, дедушка! С наступающим!» – прошла шумная, подвыпившая компания парней и девчонок. В груди у Аркадия Петровича екнуло и похолодело. Ни трассы, ни машины, ни… Посох! Вот он – в руке. Рука! Меховой отворот, красный атласный рукав… Да что же это? Аркадий глянул вниз и увидел, что действительно стоит… одетый в какой-то широченный красный халат с меховой оторочкой, а с подбородка свисает огромная белая борода. И нащупал под носом усы, которых в жизни не носил, а на макушке шапку. Крепко выругался еще раз. И еще. И… обмер. Это же… его дом. Все прочее мигом вылетело из головы. Его родной дом, где… Ну да. Вон на стене надпись: «Ленка дура». Это же он рядом стоял, пока Коська Цыпкин царапал тогда, чтобы соседку позлить… Точно. И фонарь, вечно сломанный, и ступенька отколотая… тогда… тридцать лет назад… Рука Аркадия Петровича до боли сжала ручку посоха, а ноги каким-то неведомым образом сами понесли к двери… «1812». Это ж код домофона! Только-только поставили новомодную штуку. Только-только… Он все же не решился открыть сам и нажал номер квартиры. Перед глазами опять помутилось, а в груди больно кольнуло, когда послышался голос мамы:

– Здравствуйте. Кто там?

В горле пересохло так, что губы не могли пошевелиться. Не владея собой, Аркадий промычал что-то невнятное.

– Кто? Кто там? – повторила мама.

– Я, – наконец выдавил гость.

И услышал тихий голос отца:

– Да это, наверное, Дед Мороз. Катя, дай я скажу. – И уже громче: – Это вы по заказу?

Аркадий опять оглядел себя в странном красном халате, зачем-то поправил дурацкую бороду и неожиданно согласился:

– Я.

– Заходите.

Тихо щелкнул замок, и в динамике вновь послышался глухой голос матери:

– Аркаша, милый, готовься, к тебе Дедушка Мороз пришел.

И все стихло.

Аркадий Петрович, чувствуя, как сердце бешено колотится, с трудом сглотнул комок в горле и, постепенно-постепенно осознавая происходящее, перекинул посох в левую руку, а правой осторожно потянул дверь на себя…

Батарея, на которой сидели соседские ребята по вечерам, голые перила с остатками срезанного покрытия… На втором – огромная белая кнопка звонка Перулевых, а это звонок Коськи… Дома, наверное… Дома? Как он тут очутился? А ведь вот оно все – перед глазами. Аркадий Петрович, нерешительно стуча посохом, поднялся на свою площадку и застыл. До ужаса знакомая, обитая дерматином дверь. Зажмурился, помотал головой. Легонько пахнет краской – Дороховы на четвертом сделали ремонт. Открыл глаза. Но как же… как оказаться в одеянии Деда Мороза перед дверью собственной квартиры… тридцать лет спустя или… тридцать лет назад? За дверью тихо.

А ведь он знал. Да, знал, почему так тихо за этой дверью, и кого с нетерпением там ждут, и как многое зависит от этой встречи.

У Аркадия Петровича по-особому остро захолонуло в душе, как-то тепло-тепло и одновременно горько, а на глазах выступили слезы. Отчетливо вспомнился давний Новый год… когда он, пятилетний мальчуган, так надеялся, так ждал и верил, что придет Дед Мороз, которому вместе с мамой было написано письмо… и то жуткое отчаяние, ужасное разочарование и обман, что засели в памяти острой мстительной иглой. Чуда не случилось! Дед Мороз так и не появился. Остались только ненависть к волшебству, и праздникам, и взрослым… И вот поэтому он знал теперь, что должен сделать.

Аркашка, словно мячик, подпрыгнул на стуле, услышав голос мамы. Он пулей вылетел в коридор и, задыхаясь, выпалил:

– Дедушко Мороз? Мама, он правда пришел?

– Тихо, тихо. – Отец положил руку ему на плечо. – Не «Дедушко», а Дедушка. Пришел.

– Через минуту. – Мама погладила сына по голове, ласково улыбаясь.

– А подарок? – возбужденно зашептал мальчик. – Он принес подарок?

– Сейчас увидим.

Все трое замолчали, стоя в коридоре и ожидая желанного гостя. И разом вздрогнули – Аркаша этот миг хорошо запомнил! – когда раздался звонок.

Открыл отец, и на пороге появился он, самый настоящий Дед Мороз, бородатый, в красном халате и шапке – как на картинке. Пришел! Аркашка не удержался, кинулся к нему, ухватил за рукав и закричал так искренне, так восторженно, как могут кричать только малыши, впервые увидевшие чудо: