Ленин со вниманием отнесся к предложению инженера, но испещрил поля его письма недоверчиво-скептическими «гм», вопросительными и восклицательными знаками.

Теперь Козьмин претендовал, обижался, требовал ускорить продвижение революционной идеи в жизнь.

— Да поймите же, — увещевал его Глеб Максимилианович. — Вам поручили весьма и весьма конкретное дело, а вы занялись добыванием солнечной энергии из огурца.

— Дайте мне комиссию!

— Зачем еще одна комиссия, в которую, кстати сказать, вы рекомендуете исключительно своих друзей? Научно-технический отдел ВСНХ сделал бы для вас все что надо.

— Научно-технический отдел способен только замораживать! Их необходимо «перетряхнуть», как раков в мешке, вычистить эти авгиевы конюшни. Подумайте! За десять лет мы получили бы от ветра в пять раз больше энергии, чем по проекту ГОЭЛРО...

Сказать бы председателю Госплана все, что думает об инженере Козьмине, сдвинуть брови, топнуть ногой да еще с прибавлением вводных слов, которыми в таком совершенстве владеет дворник Сила Силыч. Но мягок, добр председатель Госплана.

«Один профсоюзы «перетряхивает», другой ВСНХ... О, господи! — страдал Кржижановский, прикидывая, как бы поделикатнее выпроводить разошедшегося прожектера. — Еще «сверхреволюционер» на мою голову! За что?..»

После Козьмина в кабинет ворвался журналист, только что вернувшийся из Кривого Рога. С ходу отрекомендовался:

— Иван Кампенус. — И тут же обрушился, навалился на председателя Госплана: — Что же это такое?! До каких пор?! Куда смотрим?! Лесные материалы с Черниговщины не подвезены из-за разрухи транспорта. Решили заготовить рудничные стойки в ближних лесах, так на станции Калачевское их захватили — кто бы, вы думали? — сами железнодорожники! Растащили по домам, сожгли! Уголь, отправляемый для рудников, систематически реквизируется в пути Екатеринославской дорогой! Разве этого заслуживает Кривой Рог, который двадцать пять лет назад вместе с Донбассом отбил первенство у старого Урала, а перед войной уже давал три четверти общероссийской добычи руды и выплавки чугуна! Нет! Железный голод России утолит не Урал...

«Да что ты мне лекции читаешь? — сердился Глеб Максимилианович, так и не предложив незваному гостю стул. — И к чему противопоставлять один район другому? Кривой Рог пока что бездействует, а старик Урал, плохо ли, хорошо ли, выручает нас помаленьку. Прикинь: что, если через десять—двадцать лет опять война?.. И Кривой Рог нужен, и Урало-Кузбасс будем двигать. Не- пре-мен-но!»

— Да погодите вы, в конце концов! — поморщился Кржижановский. — Не частите!

Но молодой правдист по-прежнему горячился:

— Работы на рудниках остановлены еще в восемнадцатом. С тех пор Кривой Рог пережил четырнадцать «правительств»! Немцы, гайдамаки, махновцы, деникинцы, повстанцы да просто местные крестьяне — все «руку приложили». Особенно жестоко пострадало все деревянное — все, что могло гореть... «Таранаковская» группа и рудник «Дубовая Балка» полностью затоплены. В остальных вода прибывает медленно, но неуклонно.

«Для чего ты все это говоришь? Будто я не знаю!» — У Кржижановского еще не прошло раздражение, оставленное «визитом» инженера Козьмина, он плохо слушал, так и сяк выворачивал странную фамилию журналиста (может быть, псевдоним такой — сверхреволюционный?).

Тем временем Иван Кампенус, упершись обеими руками в стол председателя Госплана, не унимался, гнул свое:

— Двадцать тысяч горнорабочих разбежались. Это верно. Это так. Зато на местах две тысячи служащих, сторожа, десятники, технический персонал. Сохранились силовые установки общей мощностью до пятнадцати тысяч лошадиных сил. Из них половина — электрические! Станция Шмаковского рудника уже пущена в ход. Остальные крупные станции требуют лишь незначительного ремонта... Если принять меры к политическому оздоровлению района... Если одолеть транспортные затруднения путем организации специальных, охраняемых, маршрутов... Если к тому же учесть исключительно благоприятные продовольственные условия в Кривом Роге...

«Дело ведь говорит! А я к нему с предубеждением. Злюсь. У Ильича поучиться бы — как заинтересованно и доброжелательно выслушивает он каждого, кто спорит, отстаивает свою собственную точку зрения, как не терпит тех, которые согласны с ним с первого взгляда!.. Нет, просто дельный, дельный газетчик. Может быть, инженер по образованию?..»

Теперь только Глеб Максимилианович как следует разглядел Ивана Кампенуса, то есть он не разглядывал его в обычном представлении, он сосредоточил все внимание на ботинках корреспондента. А тому, кто умеет смотреть, эти видавшие виды, но крепкие солдатские ботинки могли рассказать многое. На каблуках — закаменевшие комочки глины, новороссийской цементной пыли, блестки кварца и руды. С боков — заплаты из добротной свиной кожи, пристеганные намертво смоленой дратвой где-нибудь на базаре лихим станичным сапожником, что не гонится за изяществом, но зато уж коли пристрочит, так пристрочит — скорей подошвы отлетят, чем латки. Головки, давно, должно быть, протертые, обтянуты заново несносимым — тоже просмоленным — брезентом, куском английского орудийного чехла, должно быть. Одним шнурком служит обрезок сыромятной уздечки, другим — кусок телефонного кабеля с миноносца или подводной лодки. Все надежное, прочное, как сам хозяин, и какое-то компактно-аккуратное — тоже, как он.

Да, нелегкий хлеб у этого человека, немало достается ему потопать по белу свету в поисках истины и справедливости.

— Что же вы стоите, товарищ? Присаживайтесь, пожалуйста!

До конца дней запомнится Глебу Максимилиановичу эта весна, как самая зловещая из всех, что пришлось пережить Советской республике. Даже те, кто с малолетства полагали, что хлеб родится в виде булок на деревьях, сделались тонкими знатоками земледелия — озабоченно поглядывали на небо, вздыхали, советовались друг с другом:

— Как там озимые? Выдержат?

— Озимые не знаю, а вот яровые... Сколько лет, говорят, не было ничего подобного, старожилы не упомнят.

— Агрономы называют это «нарастающий темп засухи».

В воздухе носились, насыщали его, пропитывали, как электричество перед грозой, страшные слова: «срыв сева», «обострение топливного кризиса», «срыв металлургии, которая только-только начала выходить из состояния полнейшего развала».

Ленин, с надеждой смотревший на угрожающе ясное небо, вздыхал все мрачнее. Изо дня в день торопили Глеба Максимилиановича его письма:

— Вопрос об основных чертах государственного плана не как учреждения, а как плана стоит неотложно.

Теперь Вы знаете продналог и другие декреты. Вот Вам политика. А Вы подсчитайте поточнее (на случай разных урожаев), сколько это может дать.

Еще неизмеримо спешнее: топливо. Сорван сплав. Неурожай при такой весне сорвет подвоз.

Пусть Рамзии и К0 дня в два даст мне краткие итоги: 3 цифры (дрова, уголь, нефть).

...В зависимости от этого буду решать о внешней торговле.

— Надо предположить, что мы имеем 1921—1922 такой же или сильнее

неурожай,

топливный голод (из-за недостатка продовольствия и корма лошадям).

С этой точки зрения рассчитать, какие закупки за границей необходимы, чтобы во что бы то ни стало победить самую острую нужду...

Одновременно строилась и сама «контора». Прежде всего создавался актив плановых работников. Кржижановский подбирал новых, дельных специалистов, совершенствовал аппарат, искал самые продуктивные методы работы.

Как-то вечером, перечитывая Энгельса, он вдруг особенно заинтересовался письмом к Бебелю, в котором Энгельс предупреждал, что если социалисты придут к власти в результате войны, то поладить с технической интеллигенцией окажется не так-то легко:

«...Техники будут нашими принципиальными врагами и будут обманывать и предавать нас, как только смогут; нам придется прибегать к устрашению их, и нас все-таки будут обманывать. Так было всегда с французскими революционерами...»