Он отправился к своему другу, царю-союзнику, с которым они вместе выросли, но по дороге его захватила в плен шайка разбойников и продала в рабство. Три долгих и мучительных года он провел на дальних плантациях и, наконец, бежал. Когда же он достиг столицы своего друга, то его просто не пустили во дворец, так как стража не поверила, что он царь, увидев его лохмотья. Тогда ему пришлось устроиться на работу в городе, и целый год он трудился, чтобы заработать себе на приличную одежду.

Только потом он предстал перед своим другом. Тот с состраданием и пониманием отнесся к рассказу гостя и, подумав, сказал:

— Я помогу тебе. Дайте ему стадо овец в 100 голов, пусть пасет, — приказал он.

Убитый «дружеским» отношением, царь-горемыка, все еще не веря, что старая дружба забыта, поплелся пасти овец, другого выхода у него не было. Когда он пас овец, проклиная судьбу, на его стадо напали волки и уничтожили всех овец. Придя с понурой головой во дворец, он рассказал о случившемся. Друг приказал:

— Ну хорошо, дайте ему 50 овец!

Но и это стадо погибло, бросившись в пропасть вслед за вожаком.

— Дайте ему 25 овец! — был следующий приговор.

В этот раз ничего не случилось, все овцы мирно паслись и плодились, и через какое-то время у него было стадо в 1000 овец. Царь пришел во дворец и сказал:

— Вот, у меня 1000 овец, и через год будет вдвое больше!

Тогда его друг, обрадованный этой новостью, обняв его, громко приказал:

— Заберите у него овец!

Вместо овец он отдал ему в управление большое княжество. Но наш царь-пастух, уже давно разочаровавшийся в дружеских отношениях, спросил:

— Что же ты сразу не дал мне княжество, в самом начале?!

— От него не осталось бы камня на камне, — ответствовал его мудрый друг. — Я просто подождал, когда кончится твоя черная полоса жизни и наступит следующий этап. Теперь же он наступил. Овцы были лишь показателем твоей судьбы.

Философ и теолог Павел Флоренский подчеркивал феномен двойственности мира. Он считал, что существуют лишь две силы: сила Природы, законы которой сложнее нашего понимания, и сила Духа, которая может воздействовать на окружающую реальность. Об этом же — о многомерности мира, о сложности самых простых его фрагментов не раз говорил мне и Даккар-ата.

2 июля.

Дописываю то, что не окончил вчера, просто не было сил: вернулись, когда было уже темно. Упал замертво и уснул. Обычно мы сидим вечером у костра и говорим. Иногда я воспринимаю это просто как вечерние беседы при ясной луне, а иногда это завершение какого-то дневного урока, осмысление пережитого.

Утром дописываю вчерашние впечатления.

Вчера Даккар-ата ломал мое самолюбие, ставил меня, дурака, на место. Сегодня я уже не воспринимаю все его «накаты» как желание унизить меня, великого, умного и талантливого. Просто вспоминаю о том, что было вчера.

— Ты обидчив, как тетка-пенсионерка, которая всю жизнь проработала в какой-нибудь конторе бухгалтером, а теперь осознала, что вспомнить ей нечего, вот она и сочиняет себе легенду великого трудового пути. И требует, чтобы все ее за это уважали.

Сейчас я вспоминаю об этом достаточно спокойно, а вчера рычал, будто мне на любимую мозоль наступили. Вчера он меня раздражал.

— Ты не пуп земли, — сказал он мне, — даже если у тебя три диплома, куча денег, большая черная машина и квартира в центре Москвы. Жизнь — штука веселая, и слишком серьезных людей она все время щелкает по носу.

Первое, с чем следует покончить: не делай из себя сияющий пузырь. Все твои способности, все заслуги обращаются в дым, когда Смерть касается твоего виска холодным пальцем. И ты даже не поймешь, почему это случилось именно с тобой. Какой бы «великий» ты ни был, Смерть не считает нужным что-то тебе объяснять, как-то оправдывать свой выбор. Тебе ведь не приходит в голову объяснять муравью, почему ты на него наступил…

— Даккар-ата, то муравей, а это человек. Неужто никакой разницы?

— Ты — большой, радужный пузырь. Столь же красивый и столь же непрочный. Ты ведь пришел в этот мир всего на семьдесят лет. Это совсем недолго, это мгновение, не более того. Так чего же тут иголки топорщить!

Он сделал странное и внезапное движение рукой, будто кусочек неба ладонью зачерпнул, как воду из реки. И бросил куда-то назад через левое плечо. Затем, ничего не объясняя, он повернулся и быстро пошел к черной, срезанной молнией сосне. Я поспешил за ним. Странно, но я, молодой, едва поспевал за ним, стариком.

Я услышал впереди, где-то там, за сосной, крик ворона. Шаман обернулся ко мне и махнул рукой, будто отсекая все возможные вопросы.

— Это был знак, — сказал он.

— Хороший или плохой знак?

— Конечно, хороший, ветер-то попутный. Это было согласие, несомненное согласие.

Каждый день мне открывались новые загадочные стороны реальности. Причем мы ведь пока только прикоснулись к тому, что всегда было перед глазами, но почему-то оставалось загадкой.

— Почувствуй это место. Здесь — темный след. Если не можешь этого почувствовать, просто запомни: убитое молнией дерево — плохой знак. Ты сможешь ощутить, ты сможешь воспринимать энергии любых пространств, но для этого сними шоры с глаз, и увидишь себя частью большого мира. Мира, где нет главного и неглавного, большого и малого.

Мы оставили черную сосну позади и спускались вниз, к подножию сопки.

— Ты говорил о том, что маленький муравей — пустая букашка, а я покажу тебе, что можно говорить не только с муравьем, но и с маленьким цветком. Вот смотри сюда…

Он опустился на колени перед каким-то растением. Молча сорвал листок и дал его мне:

— Просто держи листок. Подожди, и я дам тебе второй. Чуть позже, когда я поговорю с духом этого растения.

Он наклонился еще ниже и стал говорить с растением. Почему-то теперь это совсем не казалось мне смешной глупостью темного туземца. Я сел на землю рядом, чтобы лучше слышать то, что шаман шепчет. Но понять его я почему-то не мог. Похоже, он говорил на каком-то неведомом мне языке.

— Ты можешь говорить на обычном языке или придумать какой-нибудь свой. Здесь не слова важны, а интонация. Важно, чтобы ты был искренним. Это и просто, и сложно — быть искренним. Важно обращение с растением как с равным. Не смотри на него сверху вниз: и ты, и это растение — части единого мира. Не важничай.

Он поднялся с колен и дал мне второй листок.

— Этот я сорвал, после того как он согласился мне его отдать. Пожуй и тот и другой. Мне кажется, даже ты заметишь разницу в своих ощущениях.

Я заметил эту разницу. Сорванные с одной веточки листочки были разного вкуса. Второй не был вкуснее, он тоже имел вяжущий, горьковатый вкус. Но это был ярко выраженный другой вкус. Даже такой тупица, как я, не мог этого не заметить.

Потом Даккар-ата предложил мне самому попробовать пообщаться с растением.

Я выбрал кустик посимпатичнее и склонился над ним. Беседа как-то не ладилась, я все время осознавал, как смешно и глупо выгляжу со стороны, и оттого не мог искренне говорить с растением.

Даккар-ата стоял позади меня, я видел его тень на земле. Вдруг эта тень как-то странно изогнулась… и я исчез, растворился, переместился в какую-то другую реальность. Я потерял ориентацию в пространстве. Похоже на то, как если бы я исчез там, где был, и появился из ниоткуда в каком-то другом мире.

Не знаю, как все это выглядело со стороны, не знаю, был ли то сон или что-то другое…

Я шел куда-то в сторону гор по какой-то каменистой пустыне. Сами горы оставались все так же далеко, но я знал, что смогу добраться до них. Причем это не было каким-то интуитивным знанием. Это было что-то звучащее во мне, я бы назвал это внутренним голосом. Сам по себе он нисколько меня не беспокоил, я шагал легко, не чувствуя никакой усталости.