Идем. Изредка ловлю ее любопытный взгляд.

— Давай посидим на этой скамейке? — предлагаю я.

— Давай.

Садимся. Лена наклоняется и рисует веточкой на земле круглые мордочки, домики. Я смотрю на Ленины руки, плечи, на ее косы и свои ботинки и никак не могу сбросить с себя оцепенение. Помню, читал где-то такие слова: «Услада первого свиданья». Что ж, может, так и бывает.

— Покачаемся на качелях? — предлагает Лена.

— Давай!

Я решительно шагнул к кассе, полез в карман за деньгами и… обомлел: осталось только два рубля. Это на один билет. Я растерянно топчусь — что же делать?! Отошел в сторону, чтобы не мешать другим, беспомощно шарю по карманам пиджака и брюк в надежде найти еще денег, хотя прекрасно знаю, что у меня их нет.

— Что, нет билетов? — спросила Лена.

— Есть, но… — Я готов был провалиться сквозь землю. — У меня не хватает денег…

— Пустяки! Вот возьми! — И Лена вытащила из-за рукава своего платьица смятую трешку.

Тут я совсем потерялся. Хорош кавалер! На первом свидании так опозорился, подумать только!

В конце лета у Лены был день рождения и она пригласила меня в гости. Я обрадовался. Тот таинственный мир, в котором она жила, должен был наконец приоткрыться и для меня.

Каждый раз, засматриваясь на ее окно с мягким зеленым светом, я представлял этот мир каким-то невероятно прекрасным, где многие вещи были ее. Она трогала их… Хотелось узнать, как там, что там?..

На именины без подарка идти нельзя. Хотелось купить что-нибудь очень хорошее, красивое, чтобы на всю жизнь.

— Мама, мне нужны деньги, — сказал я как-то вечером.

— Деньги? Сколько?

— Не знаю, сколько дашь…

— Ты можешь мне сказать зачем?

Я замялся.

— Разве это секрет? — спросила мама.

— Нет. Ну, понимаешь, на подарок… одной девочке… Именины у нее.

Мать достала свою сумку и вытащила пятнадцать рублей. Тяжело вздохнула, в раздумье держа деньги в руке, и протянула мне.

— Вот все, что я могу тебе дать. У нас осталось всего пятьдесят рублей до получки.

Она сказала это глухим голосом, словно обвиняла себя в том, что не могла дать больше. Я нерешительно взял деньги и положил в карман.

Долго бродил по магазинам, толкался возле прилавков. На хорошую вещь денег не хватало, а брать что-нибудь не хотелось.

Наконец в одном из посудных отделов мой взгляд приковала к себе фарфоровая чашечка с блюдцем. Из чашечки торчала бумажка: «Цена 14 р. 35 к.». Вид у нее был, на мой взгляд, неплохой: голубенькие цветочки, зелененькие листочки и золотая каемочка. И главное — денег в аккурат. Купил.

На оставшиеся деньги взял розовую шелковую ленточку и дома все упаковал и перевязал. Тщательно навел стрелки на брюках — впервые сам гладил. На ботинки наложил крем в три слоя, чтобы замазать потертые места, и навел бархоткой идеальный блеск.

У дома Лесницких охватила меня робость. Поднимался по лестнице, а у самого дрожь в коленках. Первый раз домой к ней шел. Как-то там все будет? Потоптался. Но стой не стой, а стучать надо. Дверь открыла высокая полная женщина с ярко накрашенными губами.

— Здравствуйте! — проговорил я дрожащим голосом. — Лена дома?

— Дома, дома. Проходите, пожалуйста, — ответила женщина, ласково улыбаясь. Сразу понял — Ленина мать.

В длинном шелковом халате она казалась очень важной.

— Лена, Ленуля! К тебе гости, — и пропустила меня в комнату.

Лена сидела с книгой в массивном кресле возле письменного стола, так что видно было только голову ее и плечи. Перед ней настольная лампа с матовым зеленым абажуром. «Та самая», — подумал я. Рядом со столом громоздился огромный книжный шкаф, покрытый темным лаком, со старомодной витиеватой резьбой. За стеклом виднелось множество книг в красивых переплетах. «В этом доме, — подумал я, — наверное, все очень начитанные». Книги я любил. Когда заходил в библиотеку, то испытывал всякий раз невольное изумление перед необъятным миром книг. Тут прочитать за всю жизнь, не успеешь такую массу!

Лена встала навстречу и улыбнулась.

— А, Сережа, здравствуй!

Она протянула мне руку, а я, вместо того, чтобы пожать ее, сунул подарок и растерянно пролепетал:

— Поздравляю…

— Спасибо. Знакомься — моя мама.

— Нина Александровна. Я очень рада.

— А это мой папа, — Лена подвела меня к мужчине, сидевшему на диване.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Очень приятно, молодой человек, — отозвался папа, подавая пухлую руку, и как будто поморщился от того, что его побеспокоили. Роста он небольшого, сутуловатый, с маленькими черными глазами. Мне показалось, что он какой-то больной. Ленин папа поспешил снова уткнуться в газету.

Из гостей я был первым. Нина Александровна усадила меня на стул и принялась расспрашивать о здоровье моей матери, хотя ее никогда не знала, о школе и о многом другом.

«Лена похожа на мать, — думал я. — У нее такие же черные волосы и смуглое лицо».

Потом Нина Александровна, извинившись, вышла вместе с Леной. Я огляделся. В комнате не было ни одного свободного уголка — все заставлено мебелью. Над никелированной с шариками кроватью распластался ворсистый ковер. Окно прикрыла красивая тюлевая штора. Тесно, солидно, не то, что у нас — кровати, стол да комод.

В дверь постучали, и тотчас послышались радостные возгласы, смех, восторженный визг, какой умеют устраивать только девчонки. Сразу прибыло несколько человек, и вся эта шумная компания втиснулась в комнату, наполнив ее веселым гамом.

Вскоре собрались все гости: подружки Лены и кое-кто из мальчишек. Многих я знал. Одного, Семку (мы его в школе дразнили Зюзей), в нашем классе никто не любил. На уроках он всегда выскакивал первый: «Я знаю! Я скажу!» К учителям подлизывался. Мать его придет в школу и застрекочет: «Вы знаете, наш Семочка очень способный. Ему и шести лет не было, а уж он и читать и писать у нас научился. Я уделяю ему очень много внимания. Да, да! Конечно! Это безусловно!»

А мы-то знали, какой Семка жмот! В войну его семья жила прилично, карточки отоваривала в директорском магазине. Какие бутерброды он приносил в школу! Ни у кого таких не было. Начнет, бывало, на перемене есть, а пацаны ему кричат:

— Семка, с обломом!..

А Семка сам все съест, никому и крошки не отломит. Мы ему один раз подстроили штучку. В четвертом классе это было. В школе ремонтировали батареи парового отопления, паяли их карбидной горелкой. Мы взяли немного карбиду, на перемене высыпали Семке в чернильницу и закрыли пробкой. Начался урок — сидим, не дышим. Вдруг — фьюить! — пробка со свистом вылетела, и из чернильницы повалила синяя пена и прямо Семке на тетрадь! Было шуму! Директор дознавался, дознавался, кто это сделал. Но махнул рукой: все молчали, никто не выдал, потому что Семку терпеть не могли.

Сейчас Семка со мной не разговаривал. И не надо! Нина Александровна почему-то с ним носилась: «Сема! Семочка!»

Пусть! Мне от этого ни жарко, ни холодно. Лена на него даже и не смотрит. Она была одета в то же, что и на пушкинском вечере: юбочка и кофточка с рукавами-фонариками. Походила на ученицу-пятиклассницу, и такая она мне больше нравилась. Легкая, веселая, с румянцем на смуглых щеках.

Когда расселись за столом, зашумели как-то сразу. Отец Лены ушел со своей газетой на кухню.

Нина Александровна поила нас чаем и угощала печеньем собственной выпечки.

— Мальчики, девочки, кушайте! Пробуйте хворост. Правда он у меня получился не совсем удачно. Семочка, попробуйте этот рулет. По-моему, в нем чего-то не хватает.

Семка попробовал и сказал:

— Нет, что вы! Исключительно вкусный! Моя мама никогда такой не пекла.

— Вы мне льстите, — улыбнулась довольная Нина Александровна. — Ваша мама такая мастерица, такая мастерица по этой части!

Она без конца говорила со всеми и обо всем на свете. Несмотря на то, что Нина Александровна отдавала Семке предпочтение перед всеми, мне было хорошо — рядом была Лена. Она дотронулась под столом до моей руки и сказала тихонько, наклонившись к моему уху: