Я пожал плечами.

Колька любит кидать шуточки. Среди девчонок слывет за остряка и неплохого танцора. Научился каким-то новым танцевальным переходам и теперь форсит. Девчонкам он нравится. Они охотно идут с ним танцевать, но Колька на каждый танец приглашает другую.

Когда мы возвращались домой, он спросил:

— Серега, а ты вроде бы влюбился в эту чернявую? Признайся!

С Колькой никогда ни о чем нельзя говорить откровенно — просмеет. Я напустил на себя равнодушие и небрежно сказал:

— С чего ты взял?

— По глазам вижу.

— Ошибаешься.

Я говорил неправду, даже стыдно стало за свое малодушие. Подумаешь — Колька! Что мне, собственно, бояться?..

— Ну, допустим, нравится! И что?

— Ничего. Представляю, такой романчик закрутится!

— Ты! Знаешь…

— Ну ладно, ладно. Не буду. Я пошутил. Только девчонкам нельзя верить. Они, знаешь, обманчивы, как весенний ветерок. Я-то их изучил, будь уверен!

Лена нравится мне, я почти все время думаю о ней, даже по ночам. И хорошо, и страшно. Страшно потому, что я в себе разобраться не могу. Раньше было все понятно, все просто: школа, товарищи, увлечения… А теперь…

Каждый день встречаю Лену возле ее школы. Встречаю… Нет, мы идем, конечно, не вместе. Лена с подругами, а я где-нибудь далеко в стороне, так, чтобы видеть ее. И, конечно, стараюсь делать вид, будто иду совершенно случайно. Лена и девочки давно все поняли. Каждый день, выходя из школы, смотрят — есть я или нет. Заметят — сразу шушукаются.

И страшно, и хорошо!..

Второй этаж, пятое окно от края, возле водосточной трубы… Я могу смотреть на это окно часами.

Уже темно. За окном тюлевые шторы. На них мягко ложится зеленый свет от настольной лампы и тень… Это ее тень!.. Что она делает? Читает? Интересно, какую книгу? А может быть, думает обо мне? А вдруг она посмотрит в окно… Темно, ничего не увидит. Нет, не думает она обо мне. И даже не догадывается, что я стою тут и не свожу глаз с ее окна.

Вдруг тень поднялась и уплыла в глубину комнаты, а на шторах замер мягкий зеленый свет. Потом тень появилась снова, какое-то мгновенье постояла неподвижно и… начала снимать платье. Я застыл в трепетном оцепенении. Очнулся и застыдился самого себя: выходит, я подглядываю?

И хорошо, и страшно!..

Завел дневник. Подробно записываю все, что имеет хоть малейшее отношение к Лене. И, конечно, все самые сокровенные мысли о ней. Пишу, когда никого нет дома, чтобы, не дай бог, кто-нибудь заметил. Храню дневник в самом недоступном месте.

…За стеной затихло радио. Кажется, третий час ночи. В открытую форточку врываются паровозные гудки, дребезжащие густые свистки электричек и отчетливо резкие, грубоватые распоряжения диспетчера по динамику с железнодорожной сортировочной горки. К этим звукам иногда примешивается пьяная песня какого-нибудь запоздалого гуляки, натруженный рев грузовика или грохот летящего на бешеной скорости дежурного трамвая.

Не спится. Думаю о Лене. Как быть дальше?

У Кольки бы просто получилось: ввернул бы какую-нибудь шуточку, сострил, а для серьезности поговорил бы о книгах и пригласил в кино. Потом в парк, на танцы. У Кольки с девчонками всегда просто. Я так не умею… Вот возьму и приглашу на свидание! Легко сказать — приглашу! А как? Подойти и сказать? Нет! От одной этой мысли мне становится жарко. Был бы Галочкин настоящим другом, тогда бы… А то ехидничать начнет. Может, написать записку, ну, в ней обо всем рассказать? Писали же раньше любовные письма, вот хотя бы Татьяна Онегину или в «Дон Кихоте» — целые послания. А тут черкнуть бы всего пару слов: приходи, мол, туда-то и во столько-то…

Решено: пишу записку, встречаю Лену… Где бы ее лучше встретить? У школы. Да, встречаю и без всяких объяснений (этого я боюсь больше всего) отдаю и ходу!

Утром взял лист лощеной бумаги. Как начать? «Лена!» — сухо. «Дорогая Леночка!» — слишком возвышенно. Первая записка и сразу «дорогая». Написал просто:

Хожу возле решетчатого школьного забора. Смотрю то на окна школы, то на парадную дверь. Скоро должен быть звонок.

Вдруг из-за угла появляется долговязая подпрыгивающая фигура Галочкина: идет, будто пританцовывает.

— Ба! — кричит Колька. — Мой любезный друг, что вы забор подпираете?

Эх, не вовремя же его принесло! Теперь все пропало. Оставаться на месте нельзя. Колька может разоблачить меня, ну и, известное дело, растрезвонит всем ребятам в классе, что я подкарауливаю девчонку.

— Ты кого-нибудь ждешь?

— Нет… Просто так.

Скрепя сердце, подстраиваюсь к Колькиному шагу. Болтаем о разной чепухе. Я злой на Кольку — все испортил! И надо же было так. А впрочем, это даже к лучшему, — утешаю себя, — все равно Лена возвращается с подругами. Уж лучше возле дома передать.

— Ну, мне в книжный, — говорю я, чтобы избавиться от Кольки.

— Давай зайдем, — говорит он.

Вот навязался!

Потолкались у прилавков. Вышли. Идем дальше. Уж дом Лены остался позади, а Колька все не сворачивает к своему дому. Подошли к нашему подъезду.

— Перекинемся в шахматишки? — спрашивает Колька. — У меня еще есть время.

— Ну что ж, давай, — говорю, а сам думаю: «Лучше бы у тебя его не было».

Лишь под вечер я появился у Лениного дома, перебирая дрожащими пальцами записку в кармане. Ждал долго. Наконец показалась Лена. Заметила меня еще издалека, подошла, удивленно подняла черные тонкие брови.

— Здравствуй! Что ты делаешь тут?

— Да так… Ну, понимаешь…

Лена взглянула на меня с любопытством и с недоумением.

— Ну, в общем, тут все прочтешь…

Сунул ей в руку записку и, что было духу, пустился прочь. Летел, как на крыльях.

Май — очень хороший месяц. Юный и неспокойный, голубой и зеленый. Дома не усидишь. Теплынь — без пальто можно ходить. Но не всегда так бывает. У мая строптивый характер. Взбредет ему в голову, и закидает снегом так, что зеленые ветки под тяжестью трещат и обламываются. То разразится грозой с проливным дождем. Но все равно май нравится мне!

Я прохаживаюсь у входа в городской парк, поглядываю по сторонам, жду. На первое свидание отправился, как на подвиг, полный решимости и отваги.

Лены нет. Большие электрические часы на столбе показывают половину седьмого. Одолевают сомнения: «А вдруг не придет?» Отгоняю тревожные мысли, соображаю, о чем мы будем говорить. Ну, конечно, о книгах, можно и о музыке…

Стрелка на часах судорожно подпрыгивает к семи. Становится не по себе. Это глупо, наверно, — с запиской?..

И вдруг все волнения и тревоги рассыпались без следа: я увидел Лену! Она перебегала трамвайную линию. Тонкое сиреневое платьице трепетало от шалого ветра, прилипало к ногам.

Лена подбежала ко мне и, запыхавшись, сказала:

— Ой, я так опоздала. Понимаешь, трамвая долго не было. Ты не сердишься?

Сердился ли я?! Я готов был ждать сколько угодно, лишь бы знать, что она придет.

— Ну, зачем звал? — спросила Лена, заглядывая мне в лицо. — Что ты мне хотел сказать?

— Так… Пойдем в парк?

— Пойдем.

На эстраде тенор пел о любви. В глубине парка играл духовой оркестр. Громче всех ухал барабан.

Идем по тенистой аллее. Лена впереди, я немного сзади. Молчим. Моя отвага куда-то исчезла, и я не знал, о чем говорить. Мучаюсь: как держать себя, можно ли взять Лену под руку?

Лена сорвала веточку и стала обрывать листочки. Я тоже сорвал веточку и тоже начал обрывать листочки. Это в какой-то мере спасало мои руки, которые я не знал куда деть. Нет, определенно я тюфяк!