Затем меня познакомили с накрашенной девицей по имени Мила. Она похлопала своими донельзя налепленными ресницами и опустилась на стул, поджав под сиденье длинные тонкие ноги. Таких было много и всех я не запомнил: они, по-моему, сшибали на одно лицо.

Посредине комнаты стоял стол с тремя винными бутылками и закуской. Лена суетливо скользила по комнате, глаза ее возбужденно блестели.

— Семик, поставь ту пластиночку.

— Какую, милочка?

— Ну, эту, как ее? Па-пара-пап!

Лена подошла ко мне.

— Пойдем, потанцуем.

Мне не хотелось, но я согласился, чтобы не обидеть Лену. Танцевал я на этот раз без желания.

Как сильно переменилось у Лесницких. Вместо письменного стола стоял буфет, диван заменился тахтой. Огромный книжный шкаф, так притягивавший меня, теперь непонятно почему был отодвинут в самый дальний угол и загорожен ширмой, будто хозяева стыдились его показывать. И эта пирушка… Новые друзья…

— Ой, Сережка, — прервала Лена мои мысли, — ты танцуешь по-древнему. Давай я тебя поведу.

Она начала топтаться на одном месте, переступая с ноги на ногу.

— Нет, ты не умеешь, — заключила она. — Вот посмотри, как мы с Семой будем танцевать. Сема, иди ко мне.

Семка подскочил, согнулся угодливо.

— К вашим услугам!

— Веди меня.

Семка обхватил Лену гораздо ниже талии и они судорожно стали топтаться на одном месте. Неужели они не понимали, что это отвратительно? Я подумал с недоумением: «И зачем меня принесло в эту странную и дикую компанию? Что это за жизнь? Что за веселье? Это же сплошная пошлость. И вообще на что они способны, эти «зюзи», и Лена вместе сними? Ни на что! Уж какой ни есть тип Гришка Сушков, и тот лучше их. Хоть он торгаш и воришка, но он знает, как зарабатываются деньги. А эти?!»

Страшно захотелось отхлестать по щекам Семку, до того нагло он себя держал.

Колька толкнул меня в бок:

— А Ленка ничего стала, как скажешь?

— Дурак ты! — непроизвольно вырвалось у меня. Я подскочил к радиоле и остановил пластинку. Лена с Семкой застыли. Мила захлопала налепленными ресницами. Галочкин опешил. Все с удивлением уставились на меня.

— Лена, выйдем на минуточку… — сказал я дрожащим от волнения голосом и вышел в коридор.

— Что случилось?! — испуганно спросила Лена.

— Ничего… Просто я хочу тебя спросить: как ты можешь позволять такое?!

— Что?

— Да вот так обращаться с собой!

— Не понимаю, как?

— Как этот, Семка…

— Фу! Какой ты глупый! Ведь это же танец. Сейчас все так танцуют.

— Все?!

— Ну да! Это оригинально.

В дверь высунулась треугольная фигура Семки. За его спиной виднелось испуганное лицо Милы.

Галочкин протиснулся ко мне:

— Ты чего это?

— Ничего! Прощайте!

Я выскочил на улицу. Косые полосы июльского ливня дробились об асфальт. Я промок до нитки. Дождь хлестал, как из ведра, и я подставлял с жадностью лицо, как под освежающий душ.

По обочинам дороги неслись бурные и стремительные потоки воды; на их поверхности крутились щепки, грязная бумага и всякий мусор. Все это уносилось и пропадало в решетчатых колодцах мостовой, поблескивающей умытыми рядами булыжников.

Солнце поднялось высоко. Стало припекать. Сочная молодая зелень заводского садика отбрасывает густую синеватую тень на тротуар. Я иду широким, размашистым шагом. Рядом со мной вышагивает паренек в чистеньком костюмчике. «Новичок!» — подумал я. А он, поймав мой взгляд, нерешительно спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, где тут инструментальный цех?

— Инструментальный?! — воскликнул я. — Пойдем! Я туда же. Ты что, на работу устраиваешься?

— Ага…

— Кем?

— Слесарем.

Смотрю на паренька изумленными глазами. Я ведь тоже так три года назад шел на завод, чтоб учиться слесарному делу, тоже в инструментальный цех. Спрашиваю паренька:

— Не боишься?

— Боязно немного, — признался он.

— Ничего, привыкнешь. Главное — не бойся работы, а уж она тебя не испугается!

Оба рассмеялись.

— И не робей! — продолжал я. — Во все сам старайся вникнуть, понял?

Паренек согласно кивнул головой. В его глазах я вроде кадровика. Три года — стаж небольшой. Чем были для меня эти годы юности моей заводской? Я многое узнал. Далеко не все, но все же многое. Я узнал, что такое труд, какие бывают люди, что такое жизнь. Настоящая жизнь!

Должность рассыльного Юрке нравилась. Работа нетрудная: что стоит, скажем, пробежать по цеху и собрать сводки о выполнении суточной программы или принести газеты из заводоуправления? Работа, прямо сказать, пустяковая. К тому же, времени свободного хоть отбавляй. Его Юрка использует по разному.

За шкафами, в которых лежат старые и, наверное, никому не нужные бумаги, пахнущие пылью, есть у Юрки укромное местечко. Стоит там табуретка и фанерная с дырявыми стенками тумбочка вместо стола. В этом уединенном уголке Юрка и проводит большую часть свободного времени: либо уроки готовит, которые задают в вечерней школе, либо читает художественные книжки про разведчиков и про шпионов. А то просто сидит и слушает, как потрескивает пишущая машинка секретарши Гали. Сама Галя маленькая и кругленькая. На стуле, на котором она восседает, положена целая стопка папок с делами — это, чтобы повыше было. А пишущая машинка у нее заграничная, и название почему-то взято из книжки «Граф Монте-Кристо» — «Мерседес».

Когда раздается телефонный звонок, Галя трубку берет не сразу. Обязательно подождет, чтобы звонок повторился три раза, и только после этого ленивым движением снимает трубку и важно говорит:

— Алло! Вас слушают. Секретарь начальника цеха. Нет. Евгений Михайлович на совещании у директора.

Посетителей она встречает очень важно:

— Ждите. Я доложу и, когда надо будет, вас примут.

А вообще-то она обыкновенная. Любит, как и все девчонки, пошушукаться. Одевается каждый день по разному: то в одно платье, то в другое, то в шелковую кофточку и юбку с множеством складок, как у баяна меха.

Если Юрка сидит в своем углу, а его кто-нибудь спросит, Галя обязательно съехидничает:

— Юрий Васильевич в своем кабинете.

Галя — самый непосредственный Юркин начальник, и в общем-то, неплохой. Работать с ней можно.

Так Юрка проводит время, когда погода плохая, или зимой. Если же на улице лето и в заводском скверике, что напротив заводоуправления, приманчиво буйствует сирень, и трава такая зеленая и сочная, то Юрка не торопится доставить в цех газеты и прочую почту. Не к спеху, подождут!

А еще лучше осенью, когда за корпусом энергетиков поспевают ранетки! Там их тьма! Правда, деревья за высоким забором, и охранники оттуда выгоняют. Но Юрка нашел лазейку и незаметно лазит. Ранетки, конечно, не первый сорт — кислые. Надкусишь иную, аж рот судорогой сведет. Но что за беда! Ешь — бесплатные!

Вот так и тянулись чередой Юркины дни на должности рассыльного, или, как многозначительно записано в личном деле, курьера.

Но однажды случилось такое, что заставило Юрку крепко задуматься. Шел он по цеху, как обычно, собрав сводки. Настроение было самое отменное. Вдруг одна девушка, которая стояла за крайним от прохода токарным станком, кивнула Юрке и сказала:

— Ну как, Мопс, таскаешь бумажки?

У нее лицо почти круглое, с крупными веснушками, а глаза светло-зеленые, насмешливые.

Юрка так и подскочил на месте. Мопс? Это что ж, выходит, он собачонка? Сжал кулаки и зло крикнул:

— Ты, рыжая! Понятно? Конопатая!

Девушка хихикнула, озорно вскинув голову с медными завитушками волос, выбивающимися из-под платка.