Таня вышла и вернулась с книгами и чайником в руках.

— Вот вам физика, а вот чай. Будем пить с лесным медом. Мама из деревни прислала.

Таня быстро расставила на столе чашки и начала разливать золотистый чай.

— Вы когда-нибудь пробовали лесной мед? Вкусный такой, ароматный! В нем все лесные запахи живут.

Мы пили чай, рассуждали о новых кинокартинах, о литературе, о технике. Саша, мечтательно прищурив глаза, рисовал мне картину завода будущего, где почти не видно людей, только одни машины, целые автоматические цехи.

— Выходит, — сказал я, — нам, слесарям, тогда делать будет нечего?

— Видишь ли, тогда и слесарь не такой будет. Это будет человек очень высокой квалификации, с высшим образованием.

— Ну да! — усомнился я. — Слесарь и с высшим?

— А как ты думал? Там и кибернетика, и электроника. Вот я книгу достал про станки с программным управлением. Хочешь, покажу?.. Тут все задание станку записано на магнитофонной ленте. Да! Умница, а не машина!

Допоздна засиделся я у Ковалевых. Просто и хорошо было у них. Уходить не хотелось.

— Заглядывайте к нам почаще, — сказала на прощанье Таня.

— Спасибо! Обязательно приду.

«28 июня 1951 года.

Ковалев собирается в институт. Костя Бычков кинулся учиться. Недавно в читальне встретил Мишку Стрепетова. Он занимался алгеброй.

— Учишься?

— Собираюсь, Что ж я, всю жизнь должен на граблях сено отгребать?! Увольте! Пойду в техникум.

— В вечерний?

— Угу.

— А что, если мне тоже податься?..

— Настоятельно рекомендую. Грамотный дурак гораздо ценнее любого безграмотного умника. Угу. Как ты думаешь, выйдет из меня когда-нибудь, скажем, директор завода? Оклад там приличный, персональная машина, почетное место во всех президиумах. Что я, лыком шитый или шиком крытый?.. Согласен, на худой конец, главным инженером.

— Нет, кроме шуток. Это идея, насчет техникума. Мне такая мысль почему-то в голову не приходила.

— Не удивляйся. Гениальные мысли посещают только гениальные головы.

На другой день я зашел в техникум, узнал условия приема, а чуть позднее отнес документы. О своем намерении учиться я ничего не сказал матери, но потихоньку принялся готовиться к приемным экзаменам. Когда садился за книги, мама старалась не мешать: неслышно двигалась по комнате, говорила с Женькой шепотом и выпроваживала его куда-нибудь, а сама уходила на кухню.

— Слава богу, кажется, и мой Сережка взялся за ум, — рассказывала она соседке. — Что-то решает, пишет. Может и вправду поступит учиться. Младший вот плохо себя ведет. Вчера вызывала в школу классная руководительница: шалун, говорит, весь верченый, крученый. Учится неплохо, а ведет себя ужасно. Сладу нету.

— Ничего, пройдет, — отвечала соседка. — Возраст такой, самый переломный».

«16 августа 1951 года.

Четыре экзамена выдержал благополучно. У меня две «тройки» и две «четверки», а Мишка Стрепетов, по его собственному выражению, «спихнул на «международную», все сдал, себе ничего не оставил».

Последний экзамен — устная математика.

Мишка предложил заниматься вместе.

— Ты знаешь, — сказал он, — моя голова не приспособлена для таких сложных предметов. Надеюсь, ты вытащишь меня в критическую минуту».

«19 августа 1951 года.

Сдавали математику. Принимал экзамен мрачный старик с реденькими седыми волосами, обрамляющими лысину, с крупным малиновым носом и припухлыми обвислыми щеками. Наш будущий преподаватель Николай Николаевич.

Я волновался больше, чем когда сдавал первые экзамены. Наверное, потому, что это был последний экзамен и от него зависело, буду я зачислен в техникум или нет.

Николай Николаевич посмотрел на меня поверх очков пристальным изучающим взглядом, как бы говоря: «Ну-с, молодой человек, сейчас мы тебя проверим, на что ты способен!»

Вначале я немного путался, старательно подыскивая подходящее выражение, а потом пришла уверенность, и я говорил совсем свободно.

Николай Николаевич слушал молча, изредка поправляя очки и разглядывая носки своих ботинок.

— А ответьте на такой вопрос, — сказал он, взглянув на меня поверх очков, — зачем вы пришли в техникум?

Я стоял, как пришибленный, не понимая, чего хочет этот загадочный старикан. Наверное, я крепко поднаврал! Засыпался? Не иначе. Но за очками смеялись умные голубоватые глаза Николая Николаевича. Видя мою растерянность, он повторил вопрос:

— Для чего вы поступаете в техникум? Что вас сюда привело? Заставили или сами пришли, по своей воле?

У меня отлегло от сердца.

— Конечно, сам! Кто ж может заставить?

— Значит, вы хотите стать квалифицированным специалистом?

— Ясное дело!

— Замечательно! Можете быть свободны.

Мишка Стрепетов с изумлением смотрел на Николая Николаевича: ну и старик — с подковыркой!

Я выскочил на улицу.

Августовское солнце щедро рассыпало по земле тепло, но теперь уже не так неумолимо, как в июле, а приветливо и ласково. Листья на деревьях начинали желтеть, тихо шуршали.

Пахло осенью…

О том, что я поступаю в техникум, мама не знала. Возможно, она и догадывалась, только я ей ничего не говорил: хотел сделать сюрприз. Вечером за ужином я долго обдумывал, как бы это получше сообщить, но интересного ничего не придумал. Я посмотрел на маму. Она разливала чай и улыбалась.

— Ну, что ж ты? — вдруг сказала она. — Докладывай, как сдал последний экзамен?

Я остолбенел: готовился удивить ее — и вот на тебе! Взглянул на Женьку, но тот сидел как ни в чем не бывало. Он-то ни о чем не догадывался.

— А… откуда ты узнала?

— Откуда? Мать все знает. От матери ничего не скроешь, она все видит, все чувствует.

Она весело рассмеялась, а я молчал.

— Чего нос повесил? Случайно увидела экзаменационный лист. Искала в карманах платки для стирки и нечаянно наткнулась.

В тот вечер мы долго сидели возле мамы: я с одной стороны, Женька с другой.

— Мама, расскажи сказку, — попросил Женька.

— Какую сказку?

— Где про лебедей.

— Ладно, слушайте.

И она начала рассказывать старую сказку о диких лебедях, которые унесли маленького мальчика. Голос у нее был мягкий, ласковый. И руки тоже теплые и ласковые. Я впервые в этот вечер заметил у нее прядки седых волос и маленькие морщинки на лице, таком добром, родном. Лицо усталое, но глаза счастливые.

Сколько горести я причинял ей! Она всегда прощала: шалости, грубость, позднее возвращение по вечерам…

Милая мама! Только она умеет так прощать, так тепло согревать и ласкать. А сколько тяжкого она пережила, какое бремя вынесла на своих плечах, когда не стало отца.

Вот и Женька подрастает, а растет он шалуном. Маме, конечно, одной за ним не усмотреть. Я должен стать ее первым помощником, опорой».

— Женя, ты знаешь, что такое комсомол?

— Знаю. Нам пионервожатая рассказывала. Это резерв и помощник партии.

— А сколько комсомол орденов имеет?

Женька задумался.

— Не помню.

— Не знал да забыл. Бывает. Так вот запомни — четыре! Два ордена Ленина, орден Трудового Красного Знамени и орден Красного Знамени. Ясно?

— Ясно! — Женька кивает головой.

Спрашиваю еще — и сам отвечаю: готовлюсь в комсомол.

— Сережа, а тебя когда принимать будут?

— Завтра. Боязно, как перед экзаменами.

— Думаешь, не примут?

— Принять-то, может, и примут. А все же… кто знает?

Мама рассказывала, что раньше в комсомол трудно было вступить. Принимали только рабочих. Тогда жизнь была другая, врагов много было.

— Тебя обязательно примут! — сказал Женька убежденно. — Ты ж пятый разряд получил! Дядя Саша говорил, что ты теперь человеком в цехе стал.