Нет, я не вызывал Митяя на поединок. Он, как обычно, пришел сам и, заложив свои грязные пальцы в рот, высвистал меня на улицу.

Митяй бросил монетку: начинать выпало мне.

Я взял в руки швай и стремительным броском метнул его в кольцо. И сразу выбил «сотню».

Митяй удивленно покосился.

Я метнул швай второй раз — и снова выбил «сотню».

Митяй нервно захихикал.

Вокруг уже собрались пацаны.

В третий раз метнул швай: кольцо, как по спирали, взвилось вверх по напильнику и отлетело прочь!

Митяй продолжал растерянно улыбаться, отвесив нижнюю губу. Он не мог прийти в себя от неожиданности.

— Готовь колышек, — сказал я небрежно.

Митяю ничего не оставалось делать, он достал перочинный ножичек и пошел искать щепку. Он умышленно готовил гнилой колышек. Я не стал спорить.

— Готово? — спросил я. — Начнем забивать.

А бить мне предстояло целых двенадцать раз!

Первые два удара я сделал по колышку слегка, чтобы он поровнее вошел в землю. За следующие три или четыре удара я вогнал колышек вровень с землей.

Еще двумя — послал колышек вглубь, так что теперь и зацепиться-то было не за что. А у меня еще оставалось несколько ударов.

— Теперь тащи! — сказал я.

Митяй встал на колени и тоскливо посмотрел на ямку в земле.

— Как же тащить? — спросил Митяй.

— Зубками, Митя, зубками!

Митяй начал вертеться на коленях вокруг ямки, не зная, как подступиться. Пацаны окружили нас и ждали. Митяю некуда было отступать.

Только я мог ему простить, «скостить» — как мы выражались. Митяй заискивающе поглядывал на меня.

— Ладно! — сказал я. — Скощаю. Но знай, я играл с тобой последний раз.

В сорок седьмом году нам с Витькой исполнилось по четырнадцать, и перешли мы в седьмой класс.

Витька был намного длиннее меня, и за это его называли Фитилем. Поскольку мы почти всегда ходили вместе, нас дразнили — «тощий и тонкий». Кто из нас был «тощим», а кто «тонким» — мы не знали и не очень интересовались.

Витька увлекался марками и монетами, или, как он важно говорил, филателией и нумизматикой. Немало марок ему подарила Яна, когда уезжала в Белоруссию. Собственно, с того и началось Витькино увлечение филателией. Он мечтал собрать самую лучшую в мире коллекцию монет и марок, разбирался в валютах и даже знал, где и когда бывала девальвация. Витька всегда таскал с собой небольшой самодельный альбомчик с «обменным фондом» и при случае устраивал торги. Пацаны с любопытством собирались вокруг него и тыкали в альбом свои носы, а Витька важно объяснял: Перу, Чили, Гватемала.

Я увлекался минералами. Тоже Янкино влияние. Моя коллекция разместилась в пяти картонных коробках из-под ампул. Каждый камешек лежал на вате в отдельной ячейке, на стенке была приклеена табличка с названием на русском и латинском языках. Все было вполне научно и солидно, как полагалось по «Определителю минералов». Правда, у меня не было ни алмазов, ни рубинов: были только разные сорта гранита, мрамор нескольких цветов, слюда, полевой шпат и прочее.

Я мечтал пройти вдоль и поперек весь Ильменский заповедник и вообще весь Урал. Иногда мне даже снилось, как я с геологическим молотком в руках и рюкзаком за плечами взбираюсь по каменистым кручам, отбивая от скал кусочки пробы.

Правда, это не мешало мне иногда получать двойки по естествознанию и географии, как, впрочем, нумизмату Витьке по истории.

Нельзя сказать, что мы все время занимались только своими коллекциями. Мы увлекались футболом, жгли костры на огородах, рыбачили.

Одно время я очень увлекался рисованием, еще ходил в математический кружок, потом в хоровой и драматический сразу.

Каждое мое увлечение мама встречала с неодобрением:

— Опять что-то новое? Никак ты не можешь заняться чем-нибудь одним и серьезно. Так из тебя ничего путного не выйдет. Книг ты совсем не читаешь…

— Читаю.

После «Трех мушкетеров» мы сделали себе деревянные шпаги и убивали друг друга по сто раз в день.

— Я тебя первый убил! — кричал Витька.

— Вот и врешь! Ты еще только нацеливался, когда я попал тебе прямо в грудь.

— Ой, ты! — тянул Витька. — Хочешь снова?

И мы сражались, как заправские Атосы и Портосы, только щепки летели.

Но особенно мы любили кино. Некоторые фильмы смотрели по два-три раза, а такие, как «Волга-Волга», «Веселые ребята», «Праздник святого Йоргена», «Вратарь», видели раз по десять.

А было время, когда мы смотрели картины бесплатно. И заслуга в этом целиком принадлежит мне.

Пошли мы как-то с пацанами играть в футбол в заводской сад. На одних воротах (то есть между двух берез) стоял я, на других — Витька. Каждый из нас воображал, что он Антон Кандидов. Только мы начали играть, смотрим, ковыляет к нам наш враг, бабка-сторожиха, и размахивает палкой.

— Уходите чичас же, — кричит, — отседова! Не портийте насаждений.

А сад этот только-только подремонтировали после войны. В старом деревянном сооружении, похожем на огромный сарай, устроили летний кинотеатр. Под крышей, покрытой толем, поселились воробьиные семьи. Во время сеанса птицы летали по залу и черкали экран своими тенями. Днем в щели пробивались солнечные лучи, как через рассохшиеся ставни. В зале получался лишь серенький полумрак. Но все равно народу на сеансах было много.

Вечерами в саду становилось особенно оживленно. По аллеям бродили парни с гармониями, обычно подвыпившие, и горланили песни. Ребятня носилась с бидончиками и кружками, выкрикивая: «Кому холодной воды? На рупь досыта!» Тут же возле своих «фотокоров», укрепленных на штативах, суетились фотографы, зазывали к себе народ.

— А кто желает сняться на память? Подходи!

Где-нибудь рядом на дереве каждый из них развешивал выставку-раскладушку своих работ.

Приходили целыми семьями: впереди сажали детей, за ними устраивались взрослые с усталыми, худыми, но торжественными лицами и, не моргая, смотрели в объектив.

…Так вот, когда бабка-сторожиха прогнала нас, мы перекочевали в другой конец сада. Хотели узнать, какая будет картина, но афиши не было.

Солнце палило. Гоняя мяч, мы основательно упарились, и теперь решили спрятаться в прохладу под стены киносарая.

Неподалеку от нас возле избушки сторожихи, между разбросанными по земле фанерными щитами, расхаживал парень лет двадцати. Он был в трусах и кепке. Трусы подкатаны на манер плавок, и его тощая долговязая фигура выглядела комично.

— Витька, — сказал я, — хочешь увидеть себя со стороны?

— Ну?..

— Взгляни на этого типа. Два фитиля — пара.

— Слушай, это, наверное, художник. Видишь, афиши малюет? Он должен знать, какая сегодня кинуха.

Я встал, подошел поближе и стал наблюдать, как парень разводил краску. Он стоял ко мне боком и довольно долго растирал в банке порошок оранжевого цвета, затем налил туда какой-то бурой жидкости и снова принялся растирать. Я ждал, когда он обратит на меня внимание.

— Ну что?

— Вы не знаете, какая сегодня картина? — спросил я.

— Знаю. — Голос у него басовитый. — А ты грунтовать умеешь?

— Умею, — соврал я.

— Тогда держи кисть. И грунтовку. Это охра. Сначала крась вдоль щита, потом поперек, чтобы старые буквы не проглядывали. Ясно?

— Ясно!

— Ну, вот и твори. Приобщайся к искусству. А я займусь другими делами.

Парень взобрался на старые ящики, сваленные у избушки сторожихи, вытащил какую-то книжечку, перегнутую пополам, надвинул кепку на самый лоб, чтоб не мешало солнце, и принялся читать. А я начал малярничать.

В прошлом году, когда мы делали дома ремонт, мать велела мне выкрасить все табуретки, койки, стол и тумбочку. Занятие это, честно говоря, мне было не по нутру ни в тот раз, ни в этот, тем более, что мои дружки отправились купаться.

После окраски второго щита я устал. Правая рука, которой держал кисть, занемела от напряжения, а на среднем пальце я до крови стер кожу. Но меня ждал еще один щит.