Георгий Адамович (1892–1972) «Что там было? Ширь закатов блеклых…» Что там было? Ширь закатов блеклых, Золоченых шпилей легкий взлет, Ледяные розаны на стеклах, Лед на улицах и в душах лед. Разговоры будто бы в могилах, Тишина, которой не смутить… Десять лет прошло, и мы не в силах Этого ни вспомнить, ни забыть. Тысяча пройдет, не повторится, Не вернется это никогда. На земле была одна столица, Все другое – просто города. «Когда мы в Россию вернемся……»
Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда? — Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода, Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком, Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем. Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду, Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду, Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле Колышутся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле. Когда мы… довольно, довольно. Он болен, измучен и наг. Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг, И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло. Когда мы в Россию вернемся… но снегом ее замело. Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь. Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь. «За все, за все спасибо. За войну…» За все, за все спасибо. За войну, За революцию и за изгнанье. За равнодушно-светлую страну, Где мы теперь «влачим существованье». Нет доли сладостней – все потерять. Нет радостней судьбы – скитальцем стать, И никогда ты к небу не был ближе, Чем здесь, устав скучать, Устав дышать, Без сил, без денег, Без любви, в Париже… Василий Сумбатов (1893–1977) Два сувенира Иссохший, легкий, с бронзовою кожей Он мал и тверд, но это – апельсин. В моем саду он рос и зрел один, На золотое яблочко похожий. Куст был покрыт цветами для невест — Цветами подвенечного убора, Но лишь один дал плод, – другие скоро Осыпались, развеялись окрест. Храню его, а он благоуханье Свое хранит, свой горький аромат; Встряхнешь его – в нем семечки стучат И будят о другом воспоминанье, — И вижу я пасхальное яйцо, Полвека пролежавшее в божнице У няни, и мелькающие спицы В ее руках, и доброе лицо. – Со мной им похристосовался Гриша, Мой суженый, – начнет она рассказ, И снова я, уже не в первый раз, О Грише, женихе погибшем, слышу. Война, набор, жених уйдет в поход И никогда к невесте не вернется… Тут няня вдруг вздохнет и улыбнется И, взяв яйцо, над ухом мне встряхнет; В сухом яйце постукивает что-то. – Кто в нем живет? – спрошу я, чуть дыша. И няня скажет: – Гришина душа! — И вновь яйцо положит у киота. Николай Оцуп (1894–1958) «Дело неизвестно в чем…» Дело неизвестно в чем — Люди, и любовь, и годы, В океане под дождем Проплывают пароходы… И не знаю, кто и где, Наклонившийся к воде, Или же, как я – в отеле, Лежа на своей постели, Видит ясно всех других, Что-то делающих где-то, И до слез жалеет их И себя за то и это: То – на убыль жизнь идет, И у нас тепло берет Мир, от нас же уходящий; Это – настежь неба свод, Ледяной и леденящий. <1930–1934> «Возвращается ветер на круги своя…» Возвращается ветер на круги своя, Вот такими давно ли мы были сами, Возвращается молодость, пусть не твоя, С тем же счастием, с теми же, вспомни, слезами. И что было у многих годам к сорока, И для нас понемногу, ты видишь, настало: Сил еще не последних довольно пока, Но бывает, что их и сейчас уже мало. И не то чтобы жизнь обманула совсем, Даже грубость ее беспредельно правдива, Но приходят сюда и блуждают – зачем? — И уходят, и все это без перерыва. <1930–1934> |
