Таковы и законы логики, и законы «природы» — они стремятся построить нам такую последовательность наших переживаний, которую наше сознание могло бы охватить в наиболее общей, наиболее экономной формуле; законы — это квинтэссенция прошлого, необходимая нам для построения будущего, это — мировой опыт, который мы должны обогатить своею деятельностью, проявлением своей индивидуальности.

Мы хотели наметить только наши основные мысли о законах, и не намерены разбирать здесь того процесса, каким человечество построило эти законы и создавало науку.

Но на одной характерной черте этого процесса мы должны остановиться. Наука могла только тогда выйти из туманных дебрей схоластики и теологии, когда она обратилась к общечеловеческому опыту, и только таким образом она выработала основы достоверности знания.

Но что же такое общечеловеческий опыт, как не признание законным не только своего опыта, но и опыта всякой другой человеческой личности? Наука в корню своем есть явление социальное, она стала возможной, когда человек признал другого человека равноценной себе индивидуальностью, когда он стал исправлять некоторые индивидуальные уклонения своего личного опыта опытом других людей. И чем больше число индивидуальностей участвует в построении человеческого опыта, тем достовернее становится знание.

Поэтому наука должна быть интернациональной, поэтому она должна быть доступна возможно бо́льшему числу людей. Требования справедливости совпадают здесь с требованиями наибольшей достоверности и полноты знания.

Философы могут называть иллюзиями что им угодно — существование внешнего мира, наличность сознания, самое «я», для естествоиспытателя же иллюзия есть уклонение от общечеловеческого опыта, нечто слишком индивидуальное, ненужное другим, пока бесполезное. Собственно говоря, большая нелепость говорить об аристократизме науки — она в основе своей демократична, хотя многие представители ее и любят титул Geheimrath’a и мечтают о звездах.

Ряды индивидуальностей человеческое сознание связало нитями пространства и времени, как бы подвижными, то сближающимися, то растягивающимися, в известных пределах, шарнирами; так создалась «природа». Понятно, поэтому, что в природе все или, вернее, почти все, связано; изменение какой-либо части должно отражаться на всех других частях; понятна отсюда так называемая «гармония природы».

Наблюдая самого себя, человек и себе нашел место в созданной им природе, и сначала это место было самым важным, центральным, но дальнейший опыт разрушил закономерность такого представления о природе и постепенно сознание стало отводить человеку более скромную роль в мироздании. Химический анализ, микроскоп показали, что сам человек составлен из клеток, из химических частиц, из тех же индивидуальностей, которые он наблюдал и вне себя. Закономерные нити — шарниры, связывающие индивидуальности, протянулись не только вне человека, но и внутри его, внутри и других организмов; стало устанавливаться единство строения живых существ и процесс раскрепощения индивидуальностей привел к идее о более тесной их связи, к идее об единстве их происхождения — к теориям атомной и к эволюционной.

Эти идеи единства мироздания были высказаны и даже развиты раньше, чем наука приняла их, как наиболее экономную формулу для выражения общечеловеческого опыта. Вспомним хотя бы знаменитую поэму римского поэта Лукреция, жившего в І-м веке до Р. X. «Не сами атомы, — говорит Лукреций, — стали каждый на свое место, не сами они определили, какое движение имеет каждый примет; но, так как многие из них в многократных странствиях через вселенную, получая толчки, носились целую вечность, то они прошли через всевозможные виды движения и сопоставления и, наконец, пришли к таким положениям, из которых состоит все нынешнее творение, и после того как оно держалось многие и долгие годы, оно производит, попавши раз в надлежащее движение, то, что потоки питают обильными волнами жадное море, и что земля, согретая лучом солнца, порождает новые произведения, и род живущих растений «процветает, и подвижные огни эфира не угасают»4.

Это была только схема, только предчувствие поэта, которое через 19 веков выросло в разработанную атомно-эволюционную систему.

Но и теперь в этой системе много еще произвольного, слишком индивидуального, далеко не общепризнанного. Мы, с своей стороны, хотим предложить читателям эскиз мировой эволюции, как эволюции индивидуальности, но предупреждаем, что в этом эскизе также много будет личного, еретического, требующего с одной стороны дальнейшей, более детальной обработки, с другой — крещения огнем полемики и критики.

Но... des chôques des opinions jallit la verité.

Прежде всего мы развернем перед читателем ту картину эволюции химических элементов, которую еще в 1887 г. широкими штрихами набросал знаменитый английский химик Крукс. В то время гипотезы Крукса по этому вопросу считались фантазиями, так как опирались они только на некоторые исследования самого автора. Теперь времена изменились и разнообразнейшие «истечения», радиоактивные вещества и наконец развитие электронной теории — заставляют рассматривать эту фантазию, как удивительное предвидение.

«Перенесемся, — говорит Крукс, — с помощью нашего воображения к началу времен, — к той поре, что была раньше геологических веков, раньше даже, чем самое солнце сплотилось из первобытного протила5. Мы должны сделать два безусловно рациональных предположения. Во-первых, необходимо допустить предварительное существование некоторой формы энергии, обладающей периодическими фазами ослабления и усиления, покоя и движения; во-вторых, внутренний процесс — нечто в роде охлаждения,медленно совершающегося в протиле.

«Первоначально родившийся элемент по своей простоте ближе всего стоял бы к протилу. В настоящее время водород из всех известных элементов имеет самое простое строение и самый низкий атомный вес. Некоторое время водород был единственной формой материи (в том смысле, как мы ее знаем теперь). Между образованием водорода и следующего за ним ближайшего элемента протекло значительное время, к концу которого элемент, ближайший к водороду по своей простоте, начал медленно приближаться к моменту своего зарождения. В течение этого периода тот процесс развития, которому вскоре предстояло породить новый элемент (так мы можем допустить), определил и его атомный вес, и его сходство, и его химическое положение.

«В этом генезисе элементов, чем дольше был промежуток времени, употребленный на ту часть процесса охлаждения, в течение которой протил сплачивался в атомы, тем резче определились проистекавшие элементы, тогда как чем быстрее и неправильнее протекал процесс охлаждения, тем более конечные продукты приближаются друг к другу и почти с незаметными оттенками переходят друг к другу. Таким образом, мы можем представить себе, что тот порядок событий, который дал нам такие группы, как платина, осмий и иридий, палладий, рутений и радий, железо, никель и кобальт, разрешился бы рождением одного только элемента в каждой из трех групп, если бы весь процесс шел значительно медленнее. И наоборот, при еще более быстром охлаждении появились бы элементы еще более похожие друг на друга, чем никель и кобальт; таким путем могли произойти столь близкие между собой элементы цериевой, итриевой и подобных групп. В минералах из класса самарскита и гадолинита мы можем видеть как бы космическую кладовую, где в конце концов, накоплялись элементы в состоянии задержанного развития, — это оторванные, недостающие звенья неорганического дарвинизма.

«Каждый резко определенный элемент можно сравнить с устойчивой террасой, на которую ведут уступы из неустойчивых тел. При первом срастании первобытного вещества произошли самые малые атомы, потом они соединились между собой и образовали более крупнык группы; бездна между одной стадией и другой постепенно застилалась, и стойкий элемент, приноровленный к этой стадии, так сказать, поглощал нестойкие ступеньки той лестницы, которая вела к его образованию. Подлежит еще сомнению, абсолютно ли одинаковы массы конечных атомов даже у одного и того же химического элемента. По всей вероятности, наши атомные веса представляют собой лишь некоторые средние величины, около которых варьируют в известных узких пределах истинные веса атомов. Поэтому, когда мы говорим, например, что атомный вес кальция — 40, то очень может быть, что большинство атомов кальция действительно имеют атомный вес 40, но некоторые — только 39,9 или даже 40,1 другие, менее многочисленные — 39,8 или 40,2 и так далее. В таком случае свойства какого-нибудь элемента представляли бы собой средние свойства массы атомов, которые не равны друг другу, но и очень мало отличаются друг от друга. Не в этом ли заключается истинное значение «изношенных частиц» Ньютона»?6.