Почему могучие лабиринтодонты исчезают к концу триасового периода, а ничтожный Microlestes начинает развиваться, эволюционировать и становится прародителем всего класса млекопитающих?

Нет, этого борьбой за существование, изменением условий среды и естественным подбором не объяснишь.

Если же принять разнородность первичных протоплазм, то объяснение может быть дано.

Лабиринтодонты исчезли потому, что достигли предела своего архитектурного типа, предела своего роста, обусловленного степенью раздражимости их протоплазмы; а сумчатое могло развиваться и эволюционировать, так как степень раздражимости его протоплазмы была далеко не исчерпана и, вероятно, самая степень эта была выше, чем у лабиринтодонтов. Не карлик Leptolepis вытеснил ганоидных, а они сами стали размножаться слабее и вымирать быстрее, но, как известно, все же не вымерли и до сих пор.

Интересно подчеркнуть, что новый тип появляется на мировую арену часто, а, может быть, и всегда, в виде представителей крайне незначительной величины, а типы вымирающие представлены более или менее крупными индивидуумами. Уж одно это показывает, что здесь мы имеем дело с параллельными, независимыми друг от друга процессами.

Дюймовая костистая рыбешка — Leptolepis — развилась, конечно, не из ганоидных рыб, а из какого-нибудь более древнего, может быть, сборного типа еще более ничтожной величины, чем она сама; она проделала свой эволюционный цикл, наверное, более ускоренным темпом, чем ганоидные, и появилась на земле как бы в виде модели, прообраза, но зато сохранила потенциальную энергию, которая позволила ей эволюционировать более высоко, чем ганоидные.

Я не могу, конечно, дать картины развития нашей костистой рыбешки из протоплазмы, но почти уверен, что в этой эволюции многие промежуточные типы, получившие в истории земли, при эволюции других протоплазм, в определенный момент свое полное осуществление, являлись здесь, в этой эволюции, давшей в результате дюймовую. Leptolepis, в зачаточном, как бы в зародышевом, карликовом состоянии и в сравнительно незначительном числе индивидов; эти карлики погибали быстро и бесследно, почти тотчас же вслед за своим образованием. Этим, по моему мнению, гораздо легче и проще объясняются поразительные пробелы в эволюционной цепи организмов, чем одною неполнотою и несовершенством наших палеонтологических исследований.

Таким образом, типы, появившиеся на земле позже других, могли достигнуть более высокого развития (которое есть в конце концов более дифференцированная раздражимость) — во-первых, благодаря тому, что они образовались, вероятно, из более молодых протоплазм, владеющих более высокою степенью раздражимости, а во-вторых, потому, что переживали процесс развития ускоренным темпом, не тратя своей энергии на воспроизведение крупных индивидуумов.

Дарвин был очень осторожный человек и его основное сочинение озаглавлено «Происхождение видов»; последователи его были более смелы и распространили принципы борьбы за существование и естественного подбора на всю органическую эволюцию. По нашему мнению, нам нужно вернуться к первоисточнику и применять эти принципы только к происхождению видов, да и то с некоторым ограничением.

Оставляя в стороне спорный вопрос о том, передаются ли по наследству признаки, приобретенные индивидуумом путем упражнения, нужно признать бесспорным фактом, что некоторые признаки, — наследственны. Такие признаки мы зовем видовыми. Таким образом выражения: видовые признаки и признаки наследственные по нашему мнению только тавтология.

Дарвинисты утверждают, что видовые признаки образуются из индивидуальных отклонений путем естественного отбора. Но здесь возникал следующий вопрос. Для того, чтобы такое индивидуальное отклонение усиливалось благодаря естественному отбору, необходимо, чтобы оно было полезно организму, следовательно, необходимо, чтобы оно достигало более или менее значительной величины. Дарвинисты, особенно не признающие наследственной передачи приобретенных признаков, утверждают, что такие значительные индивидуальные уклонения весьма распространены в природе; их противники, наоборот, доказывают, что обычные индивидуальные отклонения столь незначительны, что ни о какой полезности их говорить нельзя, следовательно, они и не подлежать естественному отбору. Нам кажется, — истина на стороне противников дарвинизма и обычными индивидуальными отклонениями нельзя объяснить происхождение новых видов. Точнее было бы сказать: — все уклонения от типа, конечно, могут быть только индивидуальными, но индивидуальные уклонения такой величины, такого значения, которые могли бы, благодаря естественному отбору, закрепиться и дать начало новому виду, происходят далеко не всегда и не есть обычное явление.

В настоящее время замечательные работы де-Фриза позволяют и в эволюции видов установить скачковый характер.

Эти работы основаны не на умозрении, а на долголетних наблюдениях и опытах над растениями Де-Фриз указывает, что нужно отличать от индивидуальных уклонений — вариаций, так называемые мутации. В вариациях новых признаков не образуется, изменения касаются только усиления или ослабления какого-нибудь уже имеющегося признака; вариации, следовательно, не могут дать нового вида; последние создаются только путем мутаций, путем неожиданных, внезапных изменений, о законах которых мы пока ничего не знаем. Известно только, что мутации происходят редко, скачками и придают виду новую форму или же образуют из одной разновидности другую, совершенно отличную от первой. При этом иногда образуется только один новый признак, например, появляются цветки, исчезают шипы, разные отростки и пр., иногда же мутация охватывает все признаки. Мутации, по мнению де-Фриза, совершаются во всех направлениях, без какого-либо руководящего принципа. Борьба за существование выбирает из мутаций наиболее устойчивые; но иногда новая форма может утвердиться и без борьбы за существование, если, во-первых, она настолько сильна и плодовита, чтобы размножаться, и, во-вторых, если она образуется много раз в течение более или менее продолжительного времени. Таким образом, по мнению де-Фриза, виды, по крайней мере, растительного царства могут долго оставаться без изменений и только при наступлении каких-то неизвестных условий начинает проявляться мутационная изменчивость и образуются новые формы. Де-Фризу удалось найти некоторые виды растений в таком неустойчивом равновесии и наблюдать появление новых форм, которые он путем искусственного подбора закрепил в новые виды.

Мы уже указывали на общее условие эволюции — понижение температуры окружающей среды. Следствием этого является, что более сложные индивидуальности образуются при более низких температурах, чем, более простые; каждая индивидуальность имеет свой верхний температурный предел, выше которого она не может существовать. Когда эволюция доходит до протоплазмы, до появления раздражимости, процесс становится сложнее: предел существования уже не односторонний, а двусторонний — данный организм может существовать только в определенных и кверху и книзу температурных пределах.

Затем, путем эволюционного приспособления высшие организмы вырабатывают такие регуляторы, которые поддерживают внутреннюю температуру тела почти постоянной (теплокровные животные), независимой, пока жив организм, от внешних условий. Эти внутренние температурные пределы очень незначительны, — так, если болезненные процессы понизят температуру человека до 34°—35° или повысят ее до 42°—44° Ц., то человек теряет сознание, и если процесс продолжается более или менее продолжительное время, то больной умирает. Конечно, в данном случае изменение температуры является скорее показателем, чем причиной разрушения индивидуальности.

Уже самый процесс эволюции, выработавший у высших животных такую внутреннюю температуру с такой незначительной амплитудой, показывает, что и здесь, в мире организмов, наиболее сложные индивидуальности — наиболее высоко организованные существа требуют более узких температурных пределов окружающей среды, чем низшие организмы, не владеющие такими регуляторами.