Вследствие понижения удельного веса такой кусок протоплазмы поднимался выше, в более высокие слои морской воды и здесь подвергался действию уже более слабых давлений, чем на дне моря; понижение давления должно было вызывать разбухание протоплазмы; она неизбежно должна была стремиться к наиболее устойчивой шаровой форме и также неизбежно в некоторых наиболее слабых местах ее поверхности должны были происходить выпячивания в виде различных выступов и отростков. Таким образом появилась шарообразная форма, снабженная разнообразными лучами. Вследствие изменения давления, процессы распадения и синтеза в такой форме не шли уже тем самым темпом, как в протоплазме, из которой она произошла, но что еще важнее, эти процессы не могли быть одновременными во всех частях данного шарообразного протоорганизма. Следствием этой неодновременности явилась слабая дифференциация первичной протоплазмы и первичные органы; в свою очередь, эта дифференциация вызвала появление и некоторых отличий в характере раздражимости, движения и ассимиляции в различных частях такого протоорганизма.
Из бесчисленного числа появившихся таким образом форм первичных организмов могли удержаться и беспрерывно возникать только те, которые соответствовали внешним условиям, т.-е. температуре и давлению данной зоны моря.
В свою очередь эти прото-организмы каким-нибудь путем, подобным только-что описанному, попадали в еще более высокие слои моря, в новые условия температуры и давления и дифференциация должна была идти все дальше и дальше.
Мы нарисовали только один из возможных процессов дифференциации первичной протоплазмы и образования организма. Конечно, эти процессы были разнообразны и многочисленны. Но одно можно утверждать: если первичные протоплазмы появились при наличности громадного давления на дне моря, то, раз такая протоплазма, в силу каких-либо влияний, попадала в среду с меньшим давлением, намеченные нами выше процессы, или им аналогичные, должны были происходить: дифференциация протоплазмы и появление организма есть ответ протоплазмы на изменение давления.
Всем известно, что уменьшение атмосферного давления (напр. при поднятиях на воздушных шарах, при восхождении на высокие горы) действует на организм гораздо губительнее, чем несравненно более значительные увеличения давления. Прямые опыты многих ученых, в том числе недавние дерптских профессоров Таммана и Хлопина, показали, что даже давления в две и три тысячи атмосфер лишь в слабой степени уменьшают жизнеспособность низших организмов. Эти факты легко объяснимы, если предположить, как то сделали мы, что первичные протоплазмы образовались на дне моря при громадных давлениях.
Появление раздражимости и в то же время формы, проще говоря, появление организма, положило начало созиданию пространства: здесь корни наших пространственных идей и здесь первое смутное противопоставление «я» окружающему его «не я». Конечно, выражение «смутное противопоставление» слишком антропоморфно, чтобы выразить это соотношение, но человек может говорить только словами и мыслить индивидуальностями.
Как же из раздражимости развилось ощущение, а шаровидный проторганизм, пассивно вбирающий в себя различные вещества превратился, например, в инфузорию, преследующую свою добычу? Здесь снова скачок эволюции...
В разных пунктах земли должны были появиться различные, не вполне тожественные первичные протоплазмы и из них развиться не вполне тожественные, хотя и близкие друг другу, первичные организмы. Кроме того, нельзя думать, чтобы все эти протоплазмы появились одновременно, процесс их образования шел, вероятно, в течение многих тысячелетий и в каждый данный момент существовали протоплазмы более старые и более молодые.
Чем могли отличаться эти протоплазмы друг от друга? Различною степенью раздражимости. А чем же обусловливалось это различие? Тем или иным числом (всегда громадным) входивших в состав данной протоплазмы идеально неустойчивых необыкновенно сложных химических соединений.
При этом, с большой долей вероятности, можно предположить, что наиболее молодые протоплазмы, т.-е. появившиеся позже, обладали и наибольшею степенью раздражимости, так как на образование их ушло больше времени, а следовательно и в состав их могло войти большее число нестойких соединений.
Впрочем, это деталь; главное же то, что протоплазм было много и они отличались друг от друга степенью раздражимости.
Исходя из этого я думаю, что нельзя говорить о едином корне организованного мира. Эти корни нужно считать миллионами и они, хотя и были близки друг к другу, но не были тожественны и отличались друг от друга не только различною степенью раздражимости, но и разновременным появлением своим на мировую арену.
Организмы развивались не из одного ствола, а из многих, вероятно, даже очень многих, и этим только можно объяснить те глубокие различия в строении организмов различных семейств и классов, которые, даже такие последовательные представители дарвинизма, как Уоллес, колеблются объяснить происхождением от одного общего предка путем естественного подбора индивидуальных вариаций.
«Но когда мы углубимся далее в прошлое, — говорит Уоллес, — и вздумаем объяснять происхождение отдельных семейств, порядков и классов животных при помощи того же самого процесса, свидетельства становятся менее ясными и менее решительными. Мы встречаем группы, обладающие такими органами, которых даже зачатков не находим в других группах; встречаем классы, коренным образом отличающиеся по своему строению от других классов, и, наконец, мы не имеем никаких прямых свидетельств того, что изменения этого рода совершаются и в настоящее время, между тем как нам достоверно известно, что изменения, более легкие, производящие новые виды и новые роды, действительно совершаются и ныне»7.
Но все же Уоллес думает, что «многочисленные промежуточные звенья, открываемые как среди живущих, так и исчезнувших животных, и особенно удивительное сходство, замечаемое в эмбриологическом развитии самых разнообразных живых (?) типов заставляют прийти к заключению, что животное и растительное царства, в их целом, обладают удивительным разнообразием существующих форм, благодаря непрерывному процессу видоизменения потомства, происходящего от немногих первоначальных типов»8.
Нам же кажется, что ни сходство эмбрионального развития, ни промежуточные типы, представляемые палеонтологией, ничуть не требуют признания немногих первоначальных типов, а могут быть объяснены тою или другою степенью близости их первоначальных протоплазм. По нашему мнению, даже появление различных семейств, а, весьма вероятно, народов, может быть объяснено только различием их протоплазм.
Как, например, из ганоидных рыб могли развиться путем закрепления естественным подбором индивидуальных различий — костистые рыбы? Или, почему эти гиганты — ганоидные рыбы юрских морей должны были в борьбе за существование уступит место костистым, которые впервые появляются, вероятно, в виде маленькой рыбешки (Leptolepis) всего в несколько дюймов длиной.
Или почему ничтожное сумчатое (Microlestes), впервые появившееся в триасовый период, в своем дальнейшем развитии вытеснило, якобы в борьбе за существование, гигантских пресмыкающихся — цанклодона, белодона и др.
Обычный ответ дарвинистов — изменение внешних условий, изменение конфигурации материков и морей, изменение климата создало новые внешние условия, новую среду, к которой одни типы не могли приспособиться и потому исчезли, а другие чувствовали себя прекрасно и начали размножаться и эволюционировать.
Но ведь изменение внешних условий идет медленно, постепенно и незаметно. И если признать вместе с дарвинистами неограниченную пластичность организма, то нужно признать и неограниченную способность его приспособляться. Почему же такое приспособление должно свестись в конце концов к полному исчезновению типа?
