Таким образом противопоставление «я» и «не я» есть явление более основное, чем само сознание. Что такое спенсеровское «глухое чувство сопротивления окружающей среде», это первичное ощущение, как не противопоставление неразложимого «я» неразложенному «не я».
Мало этого, также недоказуемо, также привзошло вместе с появлением человека и человеческого сознания не только упомянутое выше противоположение, но еще и расчленение «не я» — внешнего мира на целый ряд других индивидуальностей. Мышление по аналогии, мышление индивидуальностями также аксиома сознания.
Из зоологической эволюции, от своих предков человек принес начатки речи — слова, обозначавшие, вероятно, вначале наиболее сильные и частые ощущения, а затем индивидуальности, причинявшие эти ощущения. Но, с одной стороны — индивидуальностей-«объектов» кругом было много и с расширением опыта становилось все больше и больше, память же первобытного человека была ограничена; с другой стороны, ощущения, связывавшие человека с окружающими объектами часто были так близки друг другу, что не различались ими, — отсюда прямою необходимостью явилось упрощение действительности; индивидуальности — предметы, дававшие неразличимые ощущения, объединились одним словом, и вместо многих имен собственных появились нарицательные, имена собственные сохранились только за самыми близкими, самыми нужными и дорогими индивидуальностями. Так появились первые абстракции.
Может быть, исторический процесс развития человеческой мысли шел не всегда так, может быть, человек уже явился на мировую арену с некоторыми готовыми абстракциями, с запасом имен нарицательных и эти нарицательные делались даже в некоторых случаях снова именами собственными. Но такие обратные процессы уже частности, в общем все же процесс создания мышления, с увеличением человеческого опыта, должен был идти от более индивидуального к менее индивидуальному, упрощенному. Иначе говоря, процесс этот состоял все в бо́льшем и бо́льшем разложении «не я» на ряд индивидуальностей, но по мере увеличения количества их они становились все более и более простыми: этого требовала экономия мысли, или, выражаясь иными символами — емкость мозга первобытного человека.
Общение с другими людьми, с чужим опытом, с чужими переживаниями играло в этом упрощении действительности, конечно, громадную роль—-оно делало слово выражением наиболее общих ощущений, получаемых человеком от того или иного предмета— индивидуальности; так вырабатывались начала достоверности знаний: человек проверял свои переживания переживаниями других людей.
Благодаря экономии сил, получившейся при таком упрощении действительности, иначе, благодаря выделению из переживаний наичаще повторявшихся элементов, первобытный человек мог обратиться к самонаблюдению, т.-е. к установлению отношений между своими переживаниями во времени. Внешний опыт выяснял ему его отношения к другим индивидуальностям, создавал, между прочим, его пространственные представления, внутренний опыт — самонаблюдение — рисовал ему историю своей собственной индивидуальности, ее развитие во времени. Конечно, процессы эти не шли и, конечно, не идут так просто и так раздельно, как мы их здесь представляем. Мы хотим только показать, что самонаблюдение в более или менее заметном размере могло явиться только после того, как внешний опыт получил уже довольно значительное развитие. Самонаблюдение — чисто человеческое завоевание.
Таким образом пространственные идеи должны были появиться у человека раньше, чем идеи о времени; предчувствие идей о пространстве человек принес уже с собою из зоологической эволюции; высшие животные по своему соображают и оценивают и расстояния, и даже объемы. Но идеи о времени — целиком приобретение человека и чем ниже культура племени тем смутнее, неопределеннее эти идеи; для дикаря как бы не существует времени: он беззаботен, беспечен и не думает о будущем, летом он истребит и даже разбросает все свои пищевые запасы, а зимой будет голодать.
Первобытный человек ощущал себя целиком, неразложимой индивидуальностью, со всеми своими инстинктами, аффектами, со всей своей волей; но настал момент, когда ему стало ясно, что он смертен. Ужас охватил первобытного человека, когда он понял в первый раз неизбежность этого факта. Он умрет, он — единственная «реальность», но ведь с ним умрет все: и женщина, которою он обладает, и эта палица, и шкура медведя, которою он укрывается, и лес, и солнце, и луна. Чтобы избавиться от этого ужаса полного небытия, дикарь начал пытаться закрепить во времени свою индивидуальность — отсюда, мне кажется, выросли зачатки религии, истории и искусства — области индивидуального творчества, по методу совершенно противоположные науке, развившейся из упрощения действительности.
Опять-таки повторяю, что я не претендую в этом описании процесса появления религии, искусства и науки на историческую правду, а хочу только прометить основные логические моменты этого процесса...
Самонаблюдение же — явления смерти, сна, болезни показали человеку, что и его собственная, казалось, неразложимая индивидуальность не всегда одинакова, и он стал рассматривать себя состоящим как бы из двух индивидуальностей — тела и духа, то соединенных друг с другом, то разъединяющихся.
Общение, образование групп, кланов увеличивает и разнообразит внешний опыт, делает его более достоверным; развивается язык, увеличиваются запасы слов и сознательная работа мысли — упрощение действительности растет в геометрической прогрессии; абстракции становятся все более и более общими, но основной элемент остается тем же: каждая абстракция является все же индивидуальностью, но только упрощенной, лишенной большинства своих индивидуальных качеств, но за то связанной определенными отношениями с другими объектами. Эти отношения отражают нам те ощущения, которые являлись основною связью чувствующей индивидуальности и окружающего ее мира.
Последней наиболее полной абстракцией, наиболее полным упрощением действительности, наиболее обесцвеченной, наиболее общей индивидуальностью в сознании человека явилось число.
С появлением числа появилась наука о внешнем мире, о природе. Такая наука всегда была, есть и будет наиболее полной в данный момент систематизацией опыта человечества, т.-е. выражением отношений в пространстве типовой человеческой индивидуальности ко всем сознанным человечеством другим индивидуальностям — предметам.
Но память человека ограничена, и, чтобы закрепить его отношение ко всей громаде окружающих и окружавших его индивидуумов-предметов, приходилось обезличивать их до конца, до понятия об единице, до предела упрощения действительности.
Наиболее полным и совершенным знанием было бы, конечно, знание всех индивидуальностей и их взаимоотношений. Такое знание религии приписывают Богу: Он всеведущ, Он знает все индивидуальности бывшие, существующие и будущие существовать; Он знает каждую индивидуальность лучше, чем она самое себя, так как Он знает не только ее настоящее, но и ее прошлое, затерянное в глубинах мировой жизни.
Конечно, другого знания человек и не мог приписать Божеству, так как и человеческое знание индивидуально, но не совершенно и требует упрощения действительности. Даже свою собственную индивидуальность человек знает далеко не совершенно, ибо сознание не может сознать бессознательного, а ведь оно-то и составляет человеческую индивидуальность. Сознание может постигнуть только существование этого бессознательность и свою зависимость, свое исхождение от него......
Выше мы уже упоминали, как самонаблюдение — создало идеи о духе и теле, как о двух индивидуальностях, то соединенных воедино, то разъединяющихся. По аналогии перенесли этот дуализм и на все тела (фетишизм), затем только на самые важные, связанные с человеком тысячами самых сильных ощущений — на других людей, на животных, на солнце, луну, Нил и т. д.
Этот процесс уже противоположен описанному нами упрощению действительности. Здесь индивидуальность не обесценивается, а наоборот, на нее переносится ценность, которую признает человек за своей индивидуальностью. И так как внутренний мир первобытного человека, доступный для самонаблюдения, был крайне беден, внешние же впечатления лились могучей волной, то те предметы, от которых он получал наиболее частые и наиболее сильные впечатления, те, которые ощутимо благотворно действовали на его организм, или же перед которыми он чувствовал свое бессилие, страх, оценивались им даже выше своей индивидуальности — появились божества, подобные человеку, но более могучие, более ценные. Здесь, во всем этом процессе единицей ценности принималась человеческая индивидуальность целиком, без всякого упрощения, со всеми ее страстями и аффектами, со всем ее богатством бессознательного и со всем ее жалким багажом сознательной жизни.
