Шёпот пробежал по залу, прокатился волной. Имя Платонова знали все – слишком громко звучал скандал с Epicura. Но чтобы он вот так, спокойно, одним рывком, перебил всех – да ещё и на двести тысяч? Никто в это не верил до конца.

Аукционист повторил дрожащим голосом:

– Пятьсот тысяч… раз, два….

Секунда – и всё будет решено. Киссинджер достанется Платонову.

В глазах Холмс мелькнул испуг. И прежде чем мысль оформилась в слова, её рука сама взметнулась вверх.

– Пятьсот тысяч сто!

Зал взорвался новым гулом. Все взгляды метнулись обратно к Платонову.

Тот лишь чуть улыбнулся – спокойной, мягкой, почти насмешливой улыбкой – и снова поднял руку.

– Пятьсот триста.

– Пятьсот четыреста! – почти крикнула Холмс, чувствуя, как дрожь пробегает по пальцам.

– Пятьсот пятьсот, – ответил Платонов так же лениво, словно играл в карты на скучной вечеринке.

И ставки покатились дальше: "пятьсот шестьсот", "пятьсот семьсот", будто два игрока забросали друг друга горящими углями.

Зал затаил дыхание. Каждый вдох отдавался звоном в ушах, каждый выкрик звучал, как выстрел. В воздухе пахло дорогим вином и страхом поражения.

И никто больше не решался вмешаться – на сцене остались только двое.

В бальном зале, залитом золотистым светом люстр и пахнущем смесью дорогих духов, вина и свежевыжатых цитрусовых, вспыхнула дуэль – не слов, не взглядов, а чисел. Ставки сыпались одна за другой, как раскалённые угли, и каждый новый выкрик разрезал воздух, звеня в ушах, будто удар гонга.

Холмс поднимала руку – и тут же вслед за ней, с безупречной спокойной улыбкой, отвечал Сергей Платонов. Казалось, между ними натянулась невидимая струна, и каждый новый шаг по лестнице цифр лишь сильнее вибрировал воздух вокруг.

Чем выше поднималась сумма, тем сильнее клубилась в голове Холмс тревога. Полмиллиона долларов – уже половина символической планки богатства в Америке. Вздохи в зале, приглушённые смешки, напряжённый треск пальцев по хрустальным бокалам – всё это сливалось в один мучительный фон, пока внутренний голос не зашептал: "Надо было проверить его раньше… кто он такой на самом деле?.."

Но времени на сожаления не оставалось. На кону стояло больше, чем деньги. Ужин с Киссинджером нельзя было отдавать Платонову. Единственным оружием оставались деньги – и Холмс решила ударить наверняка.

– Один миллион, – прозвучало её твёрдое слово, и зал ахнул, словно кто-то расплескал бокал вина прямо на белоснежную скатерть.

Миллион за частный ужин. Рекордная ставка. Даже аукционист, привыкший к причудам миллиардеров, на мгновение потерял дыхание.

Все взгляды обратились к Платонову. Он позволил себе паузу, тонкую, нарочитую – и только потом приподнял уголки губ. Его спокойствие било по нервам сильнее любых слов.

"Раз… два…" – голос аукциониста дрожал, словно готовая сорваться струна. Победа, казалось, уже была в руках Холмс.

И вдруг, словно ледяная вода хлынула на раскалённый зал, прозвучало:

– Десять миллионов.

Тишина накрыла всё. Даже музыканты, готовившиеся к выступлению, застынули с инструментами в руках. Десять миллионов – сумма, которая звучала не как деньги, а как удар молнии.

Холмс побледнела. Даже рекордные обеды с Баффетом не уходили дороже трёх с половиной миллионов. А теперь – десять.

Аукционист, очнувшись быстрее других, сипло выкрикнул:

– Десять миллионов! Есть ли десять миллионов сто?

Но зал уже понял: дальше никто не пойдёт.

– Продано! Господину вон там! – гулко ударил молоток.

Решение было вынесено. Ужин с Киссинджером доставался Сергею Платонову.

***

Зал, ещё недавно бурливший, теперь словно выдохся. Даже объявление следующего лота – частного концерта Элтона Джона за три миллиона с лишним – прозвучало блекло и безжизненно.

Старый дипломат улыбнулся мягко и даже с лёгким смущением:

– Похоже, именно мне выпала честь стать главным номером вечера.

Холмс, изобразив кривоватую, но уверенную улыбку, наклонилась к нему:

– Жаль только, что не удалось выиграть ради вас. Такой рекорд в вашу честь смотрелся бы куда достойнее.

Она умело обернула поражение в услужливый жест, словно всё происходившее было посвящено Киссинджеру. Но под её ровной маской тлело раздражение: деньги потеряны, а ужин с самым влиятельным человеком достался опасному сопернику.

Вечер тянулся густым, сладковатым ароматом вина и духов, в зале звенел серебристый смех, перемежавшийся с мягким гулом разговоров. Хрустальные люстры дробили свет на сотни осколков, и каждый взмах руки отражался в бокалах и золотых ободках фарфора.

Киссинджер, согретый вниманием и вином, улыбался тепло, как добродушный дед, и бросил взгляд на Рэя, сидевшего неподалёку.

– А этот молодой человек… разве не он связан с делом "Эпикуры"?

Улыбка Холмс померкла, на сердце легла тяжёлая тень.

– А он что, известная фигура? – спросила она, стараясь придать голосу лёгкую наивность.

– Вы его не знаете?

– Обычный аналитик из "Голдмана", проверяет наши показатели… Случилось что-то особенное?

– Даже при загруженности делами стоит хотя бы мельком следить за новостями, – укоризненно заметил Киссинджер.

– Увы, работа поглощает почти всё время….

– Усидчивость полезна, конечно, но….

Шульц, сидевший рядом, с мягкой улыбкой добавил несколько слов, объяснив историю с "Эпикурой". Холмс слушала с самым простодушным видом, но, прикусив губу, обронила фразу, словно случайно:

– Но ведь такие суммы… Откуда у простого аналитика столько денег? Даже мне было бы непросто потянуть подобное.

Фраза была брошена, как приманка, и тут же Рэй вмешался:

– Он управляет чужими активами. Я рассказывал о нём ещё во время истории с "Генезисом".

– Так вот кто это! Тот самый, что хвалился каким-то особым алгоритмом?

– Алгоритмом? – переспросила Холмс с недоверием.

– Утверждают, что он умеет выбирать акции медицинских компаний с точностью в восемьдесят процентов.

Холмс нахмурилась.

– Звучит слишком уж невероятно.

– Трудно поверить, но мой сын среди его клиентов, – вмешался другой собеседник. – Вложил двадцать шесть миллионов, а сейчас у него уже свыше полумиллиарда.

Недоверие щекотало мысли, но вместе с тем сомнения уступали место осторожному признанию: сила Платонова не была миражом. Десять миллионов, поставленные на кон одним словом, доказали это лучше любых легенд.

– Интересный молодой человек, – пробормотал Киссинджер, и в голосе зазвенело одобрение. – Хотелось бы познакомиться.

Фраза, которую Холмс боялась услышать больше всего, всё же прозвучала.

– Человек, что установил ради меня рекорд… Разве не стоит пожать ему руку?

– Конечно, я приглашу его позже, – Холмс стиснула кулак под скатертью, где белоснежная ткань скрывала движения. Отменить встречу невозможно: традиция требовала, чтобы победитель аукциона встретился с почётным гостем. Нужно было другое – план.

В голове Холмс, как всегда, стремительно складывались ходы. Платонов наверняка попытается посеять сомнения в их технологии среди членов совета. Эти ростки необходимо уничтожить ещё до того, как они коснутся почвы.

– Восемьдесят процентов, – с лёгкой гордостью повторил Шульц. – И при этом он проявляет интерес к "Теранос". Забавно, не правда ли?

Холмс изобразила горечь на лице:

– Скорее всего, нас он видит в двадцати процентах промахов.

– В каком смысле?

– Он всё время указывает только на недостатки нашей системы. И ведь не всегда ошибается. Технология ещё далека от совершенства.

В её голосе проскользнула тень обречённости. Она умела преподносить слабость так, чтобы она казалась честностью.

Шульц тут же поспешил поддержать:

– Любая революционная вещь вначале несовершенна. Первый iPhone тоже вышел без 3G.