– Ну тогда хотя бы финансовых консультантов привлекли? Какая фирма ведёт дело? – уточнил другой финансист.

На этот раз голос Шармы и вовсе задрожал:

– Ну… понимаете….

Ответа не последовало. Стало ясно – никаких консультантов не было.

В воздухе повисло недоверие, разросшееся в откровенное презрение. Несколько человек тихо пробормотали:

– Что за чёрт….

Шарма, побледнев, резко обернулся к Платонову, глаза метнули злую искру:

– Ты не забыл, что подписывал NDA?

Вокруг сразу воцарилась тишина – гости замерли, как будто предвкушая скандал. NDA, неразглашение, угрозы иском – всё это звучало как кнут, к которому Шарма привык прибегать.

Но Платонов отреагировал спокойно, даже лениво. Голос прозвучал ровно, с лёгкой тенью досады:

– Отсутствие CFO – не секрет. Это всплыло ещё во время обсуждений с инвесторами.

По залу пробежал тихий ропот. Он был прав – именно CFO должен вести переговоры с потенциальными вкладчиками. Но если в компании такого человека не существовало, то вопрос решала команда IR, и факт становился общеизвестным.

Брови Платонова едва заметно сдвинулись, выражая показное недовольство:

– Поднимать тему NDA ради подобного – явное преувеличение.

Финансисты оживились, кто-то хмыкнул, кто-то качнул головой. Ситуация оборачивалась против Шармы. Его излюбленное оружие – угроза договорами и исками – теряло силу в чужих руках.

И главное – это происходило не за закрытой дверью, а здесь, на виду у десятков глаз, под блеском хрустальных люстр и при свете софитов, где каждое слово впечатывалось в память свидетелей, как нож в мягкое дерево. Вечерний зал переливался огнями люстр, от которых по стенам скользили золотые блики, а в воздухе витал тяжёлый аромат вина и табака, перемешанный с запахом дорогих духов. В кругу людей, говорящих вполголоса о финансах, разливался ровный гул, но одна реплика вдруг прорезала общее жужжание, будто звон бокала о камень.

Шарма, нахмурившись, бросил холодное напоминание о подписанном соглашении о неразглашении, словно хлыстом ударил. В зале стало ощутимо тише, и даже рядом стоявший Карсон резко повернул голову – в его взгляде мелькнуло раздражение. Здесь, среди инвесторов, такие угрозы звучали нелепо. Разговоры о сделках и структурах компаний велись свободно, и упоминание NDA в подобной обстановке казалось кощунственным.

Запоздало осознав промах, Шарма попытался сгладить впечатление: его голос стал тягучим, оправдывающимся, но в глазах вспыхнула злость, направленная на собеседника, словно вина за неловкость лежала вовсе не на нём. В ответ прозвучала лишь мягкая усмешка и лёгкий поворот разговора – вместо упрёков прозвучало предложение обсудить кандидатуру на пост медицинского директора.

Тонкая пауза, как натянутая струна, прервалась мягкой оговоркой: никакой тайны разглашено не было. Всего лишь намёк, который мог значить многое, но не утверждал ничего конкретного. Слова, похожие на лёгкий туман – скроют больше, чем покажут, и оставят простор для догадок.

В этот момент воздух словно дрогнул – низкий грудной голос раздался за спиной. Обернувшись, можно было увидеть Елизавету Холмс. На ней – строгая, но в то же время элегантная одежда: длинное платье без рукавов с высоким воротом. Женственная мягкость ткани странно контрастировала с её тяжёлым, почти мужским тембром, отчего фигура её казалась ещё более загадочной.

Холмс шагнула ближе, её глаза сузились, губы тронула улыбка – вежливая и холодная одновременно. Благодарность за рекомендацию прозвучала подчеркнуто вежливо, но между строк слышалось иное: доверие ещё нужно заслужить, случайных людей в её кругу не бывает.

Она скользнула взглядом по Карсону и остальным, по выражениям лиц которых читалось недоумение, и произнесла фразу, звучавшую как оправдание и вызов одновременно:

– С выходом из тени мы перестраиваем команду руководителей.

Слова её текли плавно, будто обволакивали собеседников, скрывая острые углы. Всё прозвучало так, словно укрепление управленческого состава, в том числе поиск финансового и медицинского директора, было естественной частью новой эры компании. Ложь, завёрнутая в атлас, отразилась в её улыбке – об этом знали лишь немногие, ведь тайна о восьмилетней пустоте на месте финансового директора оставалась глубоко спрятанной.

Её глаза вновь остановились на Сергее Платонове. Улыбка стала теплее, слова – мягче:

– Какая неожиданная встреча. Настоящий сюрприз.

И в этих словах прозвучал оттенок игры, где каждая реплика – не просто речь, а выверенный ход. В бальном зале, где хрусталь люстр дробил свет на сотни искрящихся осколков, под гладкой вежливостью улыбок скрывалось напряжение, которое чувствовалось острее, чем запах дорогого вина и табака. Взгляды скользили, реплики звучали будто обёрнутые в шёлк, но каждый из участников разговора понимал скрытый подтекст: "Почему внезапно, без предупреждения?"

Сухая извиняющаяся фраза, лёгкий поклон, шаг в сторону – и будто всё завершено. Но воздух не успел остыть: куда бы ни двинулись ноги, в пределах пяти шагов всегда ощущалось присутствие Елизаветы Холмс. Тень, внимательно слушающая каждый разговор, готовая вмешаться в любую секунду.

Разговоры о технологиях посыпались словно брошенная наживка. Голос нарочито громче, чем нужно:

– Разве не чудо? Анализы по капле крови из пальца! Ведь при проколе всегда возникает риск гемолиза – клетки краснеют, лопаются, выбрасывая калий. Но их метод сумел преодолеть то, что считалось невозможным!

Кто-то из слушателей вскинул бровь, задав сомнение:

– Но если эритроциты повреждены уже при заборе, разве можно что-то исправить? Калий ведь уже в пробе.

Ответ прозвучал как фанфарный аккорд:

– В этом и состоит прорыв! Сделано то, чего наука не знала.

Слова лились охотно, ведь за тайной "технологии" всегда стояла завеса коммерческой тайны. Ни один намёк не мог считаться нарушением, а восторженные рассуждения звучали только громче, привлекая внимание и согревая уши Холмс.

Но за внешним восторгом улавливались другие ноты. В бокале звякнул лёд, и среди фраз мелькнуло:

– Как поживает ваш отец?

Простая любезность, но она раскрывала многое. Не каждый удостаивается таких вопросов на приёме – только выходцы из старых, влиятельных семей. Таинственный ореол Холмс постепенно обретал очертания: не из простого класса, а из элиты, привыкшей играть в большие игры.

Всё становилось понятнее. Если бы перед инвесторами оказалась обычная девушка из среднего сословия, никто не вложил бы миллионы. Но связь с высшими кругами превращала даже пустое обещание в "страховой полис" для тех, кто привык сорить карманными миллионами.

А что, если приглашались именно те, чьи имена сами создают иллюзию значимости? Если выбор был не случаен, а точен, как удар хирурга? Тогда сама компания становилась не технологией, а спектаклем, тщательно выстроенной декорацией, за которой скрывалось умение манипулировать ожиданиями.

И ведь иллюзия сработала. Люди уровня Прескотта искренне верили, что в Холмс скрыт гений, открытый великими покровителями. В этом и заключался её дар – не в приборах, а в умении ткать паутину доверия.

Мысли о её таланте прервал серебристый перезвон колокольчиков – тонкий звук, словно падающий лёд в хрусталь. Это был сигнал: пора к ужину.

Зал преобразился – ряды круглых столов, каждая скатерть бела, каждая карточка с именем лежала на отведённом месте. Стул, предназначенный для Сергея Платонова, оказался далеко от стола Холмс. Впрочем, и лучше: её место было занято седовласыми фигурами, чьи плечи несли тяжесть десятков лет власти. Это был совет директоров Theranos – те самые люди, ради которых весь этот блеск и суета.

В огромном зале, где под потолком тяжело звенели хрустальные люстры, рассаживали гостей. Белые скатерти блестели, словно натянутые струны, на которых готовилась заиграть музыка вечера. Имя Елизаветы Холмс оказалось на карточке там, где обычно сидели лишь самые влиятельные. Этот выбор был явно неслучайным. Чужая рука подсунула её в круг людей, к которым дорога простым смертным обычно закрыта. И угадывался виновник – седовласый бывший госсекретарь Шульц, оживлённо беседующий с ней, словно с равной.