– То же самое повторялось с каждым, кого встречал, – продолжал он. – Потому и сделал вывод: показания врачей достать невозможно. Остаётся лишь один путь доказать отсутствие самой технологии.

Острое царапанье пера по бумаге – и в блокноте появилась новая строка:

"Метод третий: свидетельства сотрудников".

– Эти люди – те самые, кто видел гусыню воочию, кто знает правду о её яйцах лучше других. Но и они не скажут ничего. Каждый подписал договор о неразглашении.

Сухие буквы NDA – холодная аббревиатура, за которой прячется железная хватка конфиденциальности. Нарушение означало не только увольнение, но и многомиллионные иски о возмещении убытков.

– Подобные соглашения – обычная практика в Силиконовой долине, – отметил Джонатан. – Но "Theranos" выделялась одним: компания действительно судилась со своими работниками. В то время как прочие подавали иски лишь при реальном ущербе, здесь в суд обращались уже при подозрении, ещё до доказанного факта. Потому сотрудники держали рот на замке.

Тень легла на его лицо. Голос стал тише, будто слова отдавались эхом в стенах.

– Некоторые говорили, что за ними следили только за сам факт встречи со мной. Даже если разговоров не было. Люди прятались у друзей, скрывали всё от семей. Но и туда приходили письма от юристов "Theranos": "Нам известно, что вы разгласили конфиденциальную информацию и оклеветали компанию. Если немедленно не встретитесь с нашей командой, подадим в суд". После этого они умоляли меня больше никогда не звонить.

Повисла густая тишина.

– Уверен, за мной тоже установили слежку, – продолжил он после паузы. – Каждый врач, каждый сотрудник, с кем встречался, через пару дней получал угрозы. Высока вероятность, что и офис прослушивают. Потому и предложил встретиться на улице. От слежки ещё можно уйти, но вот кто именно "глаза" – до сих пор загадка.

Ситуация походила на сюжет дешёвого фильма, но знание маниакальной подозрительности Холмс и Шармы делало её вполне реальной.

Джонатан, опустив глаза, снова посмотрел в блокнот. На странице, подчеркнутые жирной линией, стояли три пункта:

"Метод 1: добровольное раскрытие акционеров"

"Метод 2: показания врачей"

"Метод 3: свидетельства сотрудников"

Улыбка, тягостная и одинокая, скользнула по его лицу.

– Всё, что могу предложить, – это показания, по которым невозможно определить источник. Даже если свидетели найдутся, в суде они не выступят. Их останавливают страх клеветы и нарушение NDA.

Он поднял взгляд.

– Вот вся информация. Скажите… считаете ли вы по-прежнему, что она стоит обмена?

Тон его голоса выдавал испытание. Словно хотел прочесть в ответе не слова, а намерения, уловить – можно ли доверять или перед ним шпион "Theranos". В комнате повисла натянутая тишина – только кондиционер изредка шептал заботливо-холодным дыханием, а ткань кресел поскрипывала при малейшем движении. Взгляд Джонатана отразил недоумение: его глаза расширились, а потом на губах появилась горькая усмешка, будто вкус неожиданности оказался слишком кислым.

Разговор принял новый оборот. В ответ на предыдущие аргументы прозвучало неожиданное заявление – без единого местоимения "я", прямо и твёрдо, словно слово выковано в металле:

– Планируется подать иск против "Theranos" в течение двух месяцев.

– Что? – вырвалось у Джонатана.

Его удивление ощутимо дрожало в воздухе; ручка в его руке на мгновение застучала по бумаге, как будто сама бумага пыталась успокоить ситуацию. Беседа продолжилась с прежним напряжением. Джонатан покачал головой, недоверие читалось в каждом жесте:

– Невозможно. Уже говорилось: три препятствия неодолимы. Выиграть в суде нельзя.

Ответ последовал холодный и спокойный, губы слегка улыбнулись, но взгляд оставался твёрдым:

– В одном месте вы просмотрели дырку."

– Дырка? – повторил Джонатан, нахмурившись и обводя взглядом блокнот с подчёркнутыми пунктами.

Указали на первую строчку в списке: "Метод 1: добровольное раскрытие акционеров." Остальные два пункта – показания врачей и свидетелей из числа сотрудников – оказались закрытыми кольчугой NDA и угроз, и в этих направлениях дорога действительно заперта. Юристы "Theranos" дежурили и во всю применяли прессинг – звонки, письма, иски на любой шорох.

Но первая тропа была иная: она вовсе не охранялась с той же ревностью. Размышления сложились в план: не ждать, пока владельцы сами откроют рот – подставить их в ситуацию, где честь и репутация станут важнее денег. Если перед выбором "честь или золото" окажется невозможным взять оба – многие из членов совета, бывшие политики и государственные чиновники, выберут не деньги.

– Самое опасное в инвестициях – принимать за очевидность то, что таковым не является. В привычных местах и зарыты ловушки, – прозвучало тихо, но уверенно. Голос стал чуть холоднее, как металл чашки, взятой рукой в перерыве разговора. Пальцы постукивали по столу в такт словам.

– Нужно создать причину, чтобы они отказались от своей "гусыни", – пауза, запах бумаги стал более ощутимым – как будто сама комната собралась прислушаться.

– Честь… возможно? – последовало риторическое замечание, на него тут же прозвучал утвердительный кивок:

– Именно.

Джонатан вскинул бровь, его лицо исказилось одновременно скепсисом и интересом. В блокноте снова скрипнула ручка: планы, заметки, идеи складывались в линию, как точки на карте. В этом мире политиков и общественного мнения репутация была валютою не меньшей, чем деньги – и именно здесь намечалась слабость.

"Задача – поставить членов совета в положение, где придется выбирать: сохранить имя или сохранить прибыль. Принуждение к такому выбору и есть стратегия."

Воздух в комнате стал чуть прохладней; разговор перешёл в стадию, когда слова уже не только информировали, но и тестировали — кто готов действовать, а кто лишь отбрыкивается рукописными нотами.

В голове Джонатана клубился настоящий хаос. Мысли то и дело натыкались одна на другую, создавая странный, почти нереальный узор. Сама встреча с Сергеем Платоновым казалась чем-то из сна, настолько неправдоподобной, что казалось, воздух вокруг стал гуще и тяжелее.

Инициатива ведь исходила не от журналиста – наоборот, человек с другой стороны первым протянул руку и назначил встречу. Уже это насторожило. Но когда дверь скрипнула и на пороге появился тот, кого меньше всего ожидалось увидеть, напряжение в висках стало стучать сильнее. Перед глазами предстал человек, имя которого совсем недавно не сходило с первых полос за резкие высказывания против расовой дискриминации, обрушенные на популярную знаменитость.

"Как такое возможно? Почему именно он?!" – стучало в голове.

Сначала промелькнула мысль, не засланный ли Платонов лазутчик от "Theranos". Слишком уж известная фигура, слишком красноречив, слишком заметен. В голове даже мелькнула нелепая догадка – а вдруг подкуплен? Но чем дальше тянулся разговор, тем более зыбким становилось это объяснение.

Каждое новое слово, сказанное собеседником, разрывалось, как гром среди ясного неба. Заставить акционеров отвернуться от "Theranos"? Загнать их в угол так, чтобы пришлось выбирать между деньгами и честью? Звучало неправдоподобно, почти фантастично.

Джонатан, собравшись с мыслями, аккуратно произнёс:

– Теоретически, конечно, можно создать подобную ситуацию. Но воплотить это в реальность… почти невозможно.

Перед глазами стояли фигуры – члены совета директоров, люди из верхушки американской элиты, те, для кого любое давление казалось ничтожным. Как можно заставить таких отказаться от золотых потоков?

Сергей Платонов лишь слегка пожал плечами, словно речь шла о чём-то будничном:

– В этом мире нет ничего простого. Важно другое – возможно ли. А это возможно.