Но противник слишком опытен, чтобы позволить себе долго колебаться. Белая Акула почти сразу восстановил равновесие и нанес новый, резкий выпад.
В студии повисла густая, почти осязаемая тишина, нарушаемая лишь еле слышным потрескиванием аппаратуры и хриплым дыханием взволнованных зрителей. Вопрос прозвучал резко, будто лезвие ножа, прошедшее по стеклу:
– Даже если основная клиентура – афроамериканцы, ведь Harbor Lobster остаётся рестораном для всех? Там едят и белые, и латиносы, и выходцы из Азии. Так почему же исследование коснулось исключительно афроамериканцев?
Голос Сергея Платонова прозвучал уверенно, но сама постановка вопроса была размытой, словно удар по воде. В ответ глаза встретились в упор, и прозвучало спокойное, но колючее:
– То есть речь идёт о том, что мы якобы проверяли, неужели "чёрные не приносят прибыли"? Это так звучит для вас?
Платонов на миг осекся. Фраза, опасная сама по себе, неожиданно обернулась против него. В студии словно раздался невидимый щелчок:
– Это вы так думаете? – и напряжение ослабло.
Сергей стиснул зубы, пытаясь удержать уверенность.
– Нет, не это имелось в виду. Хочу лишь понять, почему исследование ограничилось одной группой.
Ответ пришёл мягким, но твёрдым, будто стальной стержень под бархатной тканью:
– Причина проста. В обществе нарастало беспокойство о дискриминации именно афроамериканцев в экономической сфере. Вспомните кризис: проводились масштабные исследования, и выяснилось, что даже при высоких кредитных рейтингах чёрных клиентов загоняли в кабалу – навязывали кабальные кредиты, высокие проценты, рискованные продукты. Итог – массовые потери домов и неравный удар по целым сообществам.
Пахнуло гарью сгоревших судеб и плесенью пустующих домов – воспоминания о кризисе были ещё свежи.
– Harbor Lobster обрушился вместе с ними. Если главные посетители потеряли всё, разве могли они позволить себе роскошь лобстера? Мы лишь пытались понять, к чему обратятся эти люди вместо нас.
Зал шумнул, а Платонов хлестнул в ответ:
– Так выходит, что вы оценивали афроамериканцев только по прибыльности? Хладнокровно отвернулись от тех, кто потерял всё? Исключили, будто они стали ненужными?
В воздухе запахло железом, словно от крови. Платонов умело использовал тему ипотечного кризиса, словно перекидывал вину на невидимую бурю. Но в то же время метко ткнул: как бы ни сложилась ситуация с банками, решение-то принимала именно Epicura.
– Компания должна стремиться к прибыли, – сказал он, – но ведь есть грань, которую переходить нельзя. Бросить клиентов в самую трудную минуту – это за пределами дозволенного. Разве непонятно, что именно из-за этого люди кипят возмущением?
Звучало разумно. Продажа Harbor Lobster выглядела холодным, почти бесчеловечным жестом. Но лишь на первый взгляд.
В ответ прозвучало тихое, усталое дыхание, словно ветер, проскользнувший сквозь щели:
– Странная логика. Когда это мы бросали своих клиентов?
Глаза Платонова сверкнули.
– Вы продали бренд! Он и существует-то только под новым хозяином. Разве это не бегство?
В ответ – долгий вздох, будто из глубины груди. Голос прозвучал глухо, с оттенком усталости:
– Вы смотрите на всё только глазами корпорации. А у нас был иной угол. Потеря дома не означает, что человек перестаёт выходить поесть. Просто лобстер становится недоступной роскошью. Но ведь желание отметить особый день никуда не исчезает. Нам было интересно, куда они пойдут. И результаты показали: рост продаж пришёлся на заведения формата fast-casual.
Платонов замер, и даже зрители словно перестали дышать. Его глаза сузились – он начинал догадываться, куда ведут эти слова.
Голос продолжил, мягкий, но уверенный:
– Fast-casual – это не дешёвая закусочная. Это возможность по-прежнему чувствовать праздник, но за разумные деньги. Наши люди ушли из Harbor Lobster именно туда. Значит….
Фраза повисла, обрываясь на полуслове, словно тетива, ещё не отпустившая стрелу. В студии стоял напряжённый воздух – густой, вязкий, как перед грозой. В тишине звенели только негромкие щелчки камер и редкие кашли зрителей. На миг даже показалось, что лампы софитов гудят громче обычного, и этот звук только подчёркивал напряжение.
– Мы пошли за ними.
Так выглядело новое полотно, которое удалось переписать. Harbor Lobster ушёл в прошлое, но на его месте вырос другой бренд. С этой переменой открывалась возможность рассказать совершенно иную историю – историю, где Epicura не бросает своих чёрных клиентов, потерявших дома и работу, а, напротив, отказывается от старого флагмана ради них.
Не люди брошены – брошен сам флагман ради тех, кто всегда был основой. Ради тех, для кого лобстер превратился в недосягаемую роскошь.
На лице Акулы скользнула тень замешательства. Он быстро собрался и снова ударил в лоб:
– Ваши объяснения всё время меняются. Только что речь шла о стратегии, подстроенной под новые потребительские привычки, а теперь выходит, что всё это ради ваших старых клиентов? Где же логика?
Звучало как обвинение в двойной игре. Но ответ пришёл уверенный, спокойный:
– Никакой противоречивости нет. С самого начала говорилось одно: наши клиенты сместили свой интерес в сторону fast-casual, и мы пошли за ними. Просто не уточнялось, что речь идёт именно о чернокожих семьях, потерявших жильё.
Пауза. Акула сжал губы, но слов не нашёл.
Лёгкая, спокойная улыбка скользнула по лицу, словно хозяин ситуации наблюдал за партией в шахматы.
– Если бы это не было сделано ради наших клиентов, смысла держаться за морепродукты не было бы вовсе. Рынок нестабилен, издержки велики. Но был выбран особый путь. Среди множества сетей остановились на Double Crab House – бренде, который ведёт чернокожая семья, где готовят блюда южной кухни, насыщенные их специями, традициями и культурой.
Не случайность, а тщательно выстроенный замысел. Ещё тогда этот шаг задумывался как история с особым посылом.
– Есть старое выражение – убить двух зайцев одним выстрелом. Именно так и выглядела эта возможность.
Взгляд скользнул прямо в камеру, спокойный и твёрдый, словно обращение шло не к залу, а к каждому зрителю лично.
– При разборе успеха Chipotle было ясно: секрет – в мексиканских корнях бренда. Уникальный вкус и культурная окраска сделали своё дело. Людям наскучили привычные блюда, они жаждали новых ощущений. Так почему бы и чёрной кулинарной традиции не стать такой же движущей силой?
Бровь Акулы едва заметно дёрнулась, словно от укола.
Уверенная улыбка его оппонента расширилась, почти играя.
– Нам хотелось, чтобы бренд, выросший из чёрной культуры, стал лидером fast-casual, новым Chipotle. Этот шаг позволял защитить клиентов и одновременно расти самим. Это был идеальный баланс. Но и не только. Было великое желание превратить этот бренд в настоящий Nth Flow ресторанной индустрии.
История, от которой хотелось аплодировать.
Акула быстро спрятал замешательство и нанёс последний удар:
– Если уверенность была столь сильной, зачем скрывать всё до последнего? Почему не сказать прямо: бывших клиентов Harbor Lobster ждёт новое место? Почему акционерам не объяснили открыто, вместо того чтобы принимать решения кулуарно?
Вопрос звучал как приговор. Если стратегия была столь тонкой и продуманной, зачем же тогда тайна? Почему такая поспешность?
В студии повисла тишина, тяжёлая, как перед ударом грома. В глазах зажглась тень заранее подготовленного ответа. Лицо стало серьёзным, черты напряглись – теперь настал момент надеть маску тяжёлой задумчивости.
– Мы стремились вырваться из расовой рамки.
На лице Белой Акулы промелькнула тень недоумения – только что речь шла о чернокожей семье-владельце, о бренде с афроамериканскими корнями, о специях и традициях, а теперь вдруг – разговор о выходе за пределы самой темы расы?
Но слова не остановились.
– Вопрос расы – словно тонкая струна: стоит лишь коснуться, и звучит слишком громко. Дискриминация живёт повсюду, а любые меры поддержки тут же называют несправедливым преимуществом. Достаточно произнести слово "чёрный" – и оно превращается в обвинение, в социальный ярлык, в неравенство. Хотелось успеха без всей этой политической шелухи – успеха, основанного только на вкусе. Чтобы именно вкус, а не лозунги, стал доказательством силы этой культуры.
