Нет, настоящая и удивительная причина, по которой я так легко согласился пойти на дно вместе со своим кораблем, заключалась не в том, что я мог умереть. Скорее, глядя на Лин, О’Мэлли, Есаян, Стивенса и даже Ингбара, я почти с досадой осознал, что на самом деле хочу, чтобы жили они. Странное прозрение для того, кто убил более пятисот невинных, — быть готовым отдать свою жизнь ради пяти человек, которых я знал всего несколько дней.

На самом деле, единственным моим настоящим сожалением было то, что я не мог оставить Джейкобса на корабле вместе с собой. Он, вероятно, нашел бы способ испортить весь план, если бы я попытался.

Что не означало, что я не собирался ничего предпринять насчет этого человека. Пока Лин и другие офицеры прорабатывали детали плана — даже у Стивенса нашлось несколько умеренно полезных предложений, — я с помощью импланта составил записку своему бывшему тестю. Олифант, может, и был людоедом без единого положительного качества, но он был адмиралом, принесшим присягу флоту Его Величества. В моей записке излагалась ситуация с Джейкобсом и Лин, а также причастность Джессапа — из примечаний к моим приказам я узнал, что этот подонок все еще жив и командует эсминцем в системе Линфорд. К записке я прикрепил видеодоказательства из журналов Джессапа. Я до сих пор не знал, зачем этот человек записывал эти встречи, и, честно говоря, не хотел знать. Я мог лишь надеяться, что этого доказательства будет достаточно, чтобы упрятать Джессапа и Джейкобса за решетку на очень долгий срок и уберечь саму Лин от последствий.

Я загрузил записку в память двух спасательных капсул с инструкциями по автоадресации, чтобы она достигла кого-нибудь в штабе флота и, надеюсь, была переправлена отцу-кретину Карлы.

Теперь оставалось только ждать. У нас было двадцать минут до того, как враг войдет в зону поражения, и нам нужно было все рассчитать с точностью до секунды. Если мы слишком рано подадим признаки самоуничтожения и передадим «Предсмертный Клич», у капитана Коратаса будет время все обдумать и понять, насколько маловероятно, что агент Королевского Креста путешествует на такой развалюхе, как «Фальшивка». Если мы передадим его слишком поздно, эсминец уже выпустит по нам свои смертоносные ракеты, и мы будем мертвы.

Прошло восемнадцать минут — одновременно самые долгие и самые короткие восемнадцать минут в моей жизни. Затем последние две минуты превратились в настоящую лихорадку.

— Передавайте сообщение, — скомандовал я, и Лин нажала одну кнопку на своей консоли. Мы уже составили фальшивое сообщение «Предсмертного Клича», полное всяких забавных угроз в адрес врага от имени Королевского Креста — у энсина Стивенса, на удивление, оказался весьма богатый словарный запас, — и загрузили его в буфер, чтобы оно было готово к отправке.

Затем О’Мэлли подал импульс от реактора на ионный двигатель. Достаточно мощный, чтобы он появился на сенсорах вражеского эсминца. Но он был чуть ниже порога — мы истово молились, — за которым сломанный двигатель действительно бы перегрузился и убил нас всех. Враг, мы надеялись, увидит это и истолкует как неудачную попытку самоуничтожения.

Импульс нас не убил, и мы все выдохнули с облегчением. Теперь, однако, нужно было посмотреть, сработало ли это. Мы снова затаили дыхание, когда «Ятаган» вошел в зону поражения.

— Они запустили скремблер! — воскликнул Ингбар самым оживленным голосом, какой я от него когда-либо слышал. Это было хорошо; скремблер — это оружие для выведения из строя, предназначенное для подавления защитного поля нашего реактора и его отключения. Физика их работы сложна, но они действуют весьма эффективно, особенно против легкобронированных кораблей. Это означало, что враг клюнул на нашу наживку. У нас было около трех минут, пока он до нас долетит.

— Полный бортовой залп, — приказал я, мой голос был немного спокойнее, чем у моего тактического офицера. Помогало то, что полный бортовой залп для «Персефоны» — это всего три ракеты, причем маленькие, ближнего радиуса действия, которые не нанесли бы большого вреда ничему крупнее спасательной шлюпки.

Настала предпоследняя часть плана. Мы уже погрузили всех, кроме офицеров, в капсулы. О’Мэлли был внизу, в машинном отделении, делая последние приготовления к настоящей последовательности самоуничтожения, которую мне предстояло запустить, спустившись туда. Вскоре он должен был сесть в спасательную капсулу возле своего поста вместе с остальными своими инженерами.

Теперь пришло время моему экипажу на мостике садиться в свою. Остались только Лин и Ингбар. Я уже приказал Стивенсу и Есаян отправиться в капсулу, несмотря на их протесты.

Настала неловкая часть. Или я так предполагал, и оказался наполовину прав. Ингбар четко отдал мне честь, но ничего не сказал, покидая мостик, чтобы сесть в капсулу, где уже находились двое других офицеров. Мы с Лин остались одни.

В ее прекрасных глазах стояли слезы. Может, я и был массовым убийцей, который вот-вот умрет и отправится прямиком в ад, но если уж мне суждено было уйти, то, полагаю, уйти под взглядом этих плачущих по мне глаз — лучшее, на что я мог надеяться.

Она ничего не сказала, лишь вытянулась в струнку и отдала честь. Затем она разразилась громкими рыданиями и бросилась ко мне, удивив меня объятием.

Все произошло быстро. Она выбежала с мостика и скрылась в капсуле вместе с остальными прежде, чем я успел что-либо сказать. Было немного обидно лишиться возможности произнести героические последние слова, но я, скорее всего, все равно бы их испортил.

Теперь я и сам повернулся, чтобы покинуть мостик, и направился в машинное отделение, но прежде убедился, что все спасательные капсулы запущены. Осталась лишь одна, и она была пуста; даже если бы я захотел, я бы ни за что не успел до нее добраться после активации самоуничтожения. Корабль исчезнет через несколько секунд.

Свет погас, когда скремблер ударил по «Персефоне» и вырубил основной реактор. Я пробирался по затемненным коридорам, освещенным теперь лишь аварийными лампами, так что путь до машинного отделения занял у меня пару лишних минут. По крайней мере, тусклые лампы имели собственные источники питания и не отнимали энергию у резервной батареи. Она вся нам понадобится, чтобы поддерживать работу сенсоров, а затем взорвать ионный двигатель.

О’Мэлли установил в машинном отделении дублирующий дисплей, чтобы я мог видеть картинку с сенсоров. Так я смогу рассчитать время уничтожения «Персефоны» ровно в тот момент, когда вражеский корабль приблизится на дистанцию абордажа. Если повезет, это уничтожит и их вместе с нами. По крайней мере, это должно было повредить их настолько, чтобы охота за нашими спасательными капсулами стала последней из их забот. А тот легкий крейсер был уже достаточно далеко, так что вряд ли он успеет добраться до нас раньше спасателей с Герсона. Если наша связь не дотягивалась до станции, то свет от взрывающегося ионного двигателя уж точно дотянется.

В машинном отделении не было стульев — тупые конструкторы, — так что я сел на палубу, прислонившись спиной к низкой консоли, чтобы дождаться прибытия коратанского эсминца и своей заслуженной смерти.

Я услышал шаги за спиной за мгновение до того, как почувствовал сокрушительный удар по черепу, и все погрузилось во тьму.

Я очнулся от мигающего красного света, пробивавшегося сквозь сомкнутые веки, и от очень раздражающего писка. Первой моей мыслью было, что для будильника еще слишком рано. Второй — что я, должно быть, просыпаюсь после очередной попойки. Я ожидал, что в любую секунду почувствую на лице холодные брызги воды, когда этот садист Хоуг будет силой приводить меня в чувство перед завтраком. От этой мысли захотелось есть.

Мне понадобилась минута или две, чтобы прочистить голову и открыть глаза. У меня была жуткая головная боль, а на затылке было странное ощущение, будто что-то засохло. Кровь? Мой разум немного прояснился, и я вспомнил достаточно, чтобы ожидать, что, когда зрение наконец сфокусируется, я окажусь в машинном отделении. Но когда я проморгался, то с удивлением увидел спартанскую обстановку стандартной флотской спасательной капсулы.