Моё внимание переключилось на молодого мужчину, стоявшего рядом с Лиамом. Брат, да? Я медленно окинула его взглядом, и внутри вдруг шевельнулось странное чувство. В нём было что-то невероятно знакомое, что-то, что цеплялось за обрывки моей памяти, но никак не складывалось в цельное воспоминание.

Ладно. Разберёмся позже.

Никто из присутствующих даже не подумал прокомментировать нашу сцену, и только тогда до меня дошло, насколько странно я себя веду. Обнимать человека, которого я даже не помню, прижиматься к нему, словно он — единственная опора в этом мире… Это ведь поведение влюблённой девушки. А я точно не была ею.

Слегка смутившись, я опустила взгляд, но, честно говоря, стыда было совсем немного. Ну а что тут такого? Родители столько раз упоминали Лиама, говорили о нём с теплом, явно его приняли, да и, если верить рассказу медсестры, он рискнул собственной жизнью, чтобы спасти меня. В принципе, и в официальной версии событий, озвученной отцом, эта деталь тоже присутствовала.

Мысленно сопоставляя информацию, я внимательнее всмотрелась в лицо Лиама. Теперь, зная, что он пострадал, я уже не могла не замечать тонкие следы ожогов, едва заметные, но всё же оставившие свой след на его коже. Но больше всего меня зацепила повязка, скрывавшая его глаза. От одной мысли, что под ней могут скрываться последствия взрыва, меня передёрнуло.

А ещё у меня вдруг возникло необъяснимое желание её снять.

Я почему-то была абсолютно уверена, что там, под этой повязкой, спрятаны карие глаза. Глубокие, тёплые, знакомые. Почему я так думала, если совершенно его не помню? Откуда эта уверенность?

Тишина начала затягиваться, датчики, которые совсем недавно визжали, теперь утихли, как и моё сердце, уже не стремившееся выбить грудную клетку изнутри. Атмосфера становилась напряжённой, но спас ситуацию внезапный приход нового человека.

В палату вошёл мужчина в белом халате, и стоило ему переступить порог, как мои родители буквально засветились от радости. Судя по их реакции, передо мной стоял тот самый Яков Степанович, о котором они упоминали.

— Здравствуйте, Ника. Ну и напугали же вы нас! — голос у него оказался приятным, тёплым, а сам врач с первого взгляда вызывал симпатию.

Я слабо улыбнулась, чуть пожав плечами. О, движение! И даже не смертельно больно! Правда, спина тут же напомнила о себе, но, кажется, я потихоньку возвращала контроль над собственным телом.

— Доктор, я вот… двигаться не могу, только немного, — начала я, стараясь не терять надежду, ведь вдруг он исчезнет, как сбежал его предшественник, оставив меня одну в этом лабиринте боли и непонятных ощущений.

Доктор посмотрел на меня с уверенной спокойностью, словно видел во мне не просто пациента, а человека, способного преодолеть любые испытания, и сказал:

— Это нормально, я назначу тебе специальные упражнения для реабилитации, и всё обязательно наладится. Каждый день тебе будут делать массаж, чтобы постепенно вернуть подвижность твоим мышцам, — и я невольно поверила его словам, чувствуя, как искра надежды зажигается в моей душе. Далее мужчина продолжил, обращаясь уже к моим родителям, — Ещё ей нужно будет пройти повторное обследование, но всё это будет позже; список необходимого принесёт Мила, — и мои родители лишь утвердительно кивали, словно подтверждая, что всё идет по плану.

Потом доктор перевёл взгляд на Лиама и с легким упреком добавил:

— А вы, молодой человек, должны вернуться к себе, у вас скоро сеанс, если мне память не изменяет, — на что старший брат Лиама лишь кивнул, словно подтверждая неизбежность предстоящего испытания. — Операцию назначили на следующую неделю. Вам ещё не звонили? — эти последние слова я услышала, когда, оставив меня наедине с родными, они уже направлялись к выходу, оставляя за собой эхо тихих шагов и разговоров.

Оказавшись в тишине, я вновь ощутила присутствие заботы: в палату вернулась знакомая мне медсестра, которая, казалось, стала моей личной помощницей, уделяя мне столько внимания, что я невольно улыбнулась от внутреннего тепла. Девушка привезла кресло-коляску и список, который аккуратно передала моему отцу, тот, внимательно вчитываясь в каждую строчку, лишь кивал, словно подтверждая, что все детали этого плана ему понятны. Медсестра улыбнулась своей нежной, искренней улыбкой и тихо вышла, оставив после себя ощущение заботы и поддержки.

Вскоре голос моего отца разорвал тихую атмосферу:

— Ну что, Ника, что скажешь насчёт небольшой прогулки? — он улыбался, и его взгляд тёпло блуждал по моему лицу, одновременно вызывая во мне смущение и надежду на перемены, в то время как я то и дело переключала взгляд с кресла-коляски на него, пытаясь найти знак, что лучшее время для движения настало.

Я вздохнула, ощущая всю глубину своих чувств, и, словно соглашаясь с неизбежностью перемен, тихо произнесла:

— А почему бы и нет? — ведь в четырёх стенах этой палаты, где время словно замерло, мне предстояло належать лишь своим мечтам и надеждам, а прогулка могла стать первым шагом к восстановлению не только тела, но и души.

— Надо одеть ребёнка, всё же на улице зима, — заботливо произнесла мама, принимаясь доставать вещи.

Зима! Значит, мои расчёты были верны, и воспоминания исчезли сразу после взрыва. Но почему же тогда я не помню Лиама? Что-то здесь не складывалось, и мне предстояло во всём этом разобраться.

Меня начали облачать в тёплые вещи: сначала натянули носки, затем помогли влезть в пальто, на голову водрузили шапку, а сверху закутали в огромное одеяло, словно я была не девушкой, а драгоценным грузом, требующим особой защиты. Казалось, что ещё немного, и меня вовсе отправят в зимнюю спячку. А когда папа усадил меня в кресло, я поняла, что даже при большом желании не смогла бы пошевелиться. Жара окутала меня со всех сторон, и я начала намекать, что было бы неплохо уже выдвигаться, иначе они рискуют сварить меня заживо. Однако, стоило мне это сказать, как родители заметно съёжились.

Я уже начала жалеть о своей неудачной шутке, но ситуацию вовремя спас Кирилл, который до этого сидел молча.

— А можно я повезу Нику? — он тут же ухватился за ручки кресла и уверенно принялся толкать его вперёд.

На удивление, у него это получалось довольно ловко, и я даже расслабилась.

Как только мы оказались на улице, передо мной раскинулась настоящая зимняя сказка. Пушистый снег покрывал всё вокруг мягким белым покрывалом, а солнечные лучи играли на поверхности, заставляя сугробы искриться, словно тысячи разбросанных драгоценных камней. Ветви деревьев были укутаны в снежное кружево, а воздух был наполнен свежестью, той самой, которая бывает только зимой.

Кирилл немного ускорился, благо дорожки были тщательно расчищены, и коляска легко скользила по ним, оставляя после себя тонкий след. Вскоре мы подъехали к ряду лавочек, возле которых высились нарядные ёлки. На их ветвях висели гирлянды, но днём они не горели. Я задумалась, а Кирилл, словно прочитав мои мысли, тут же пояснил:

— Скоро Новый год! Уже через две недели. Может, тебя к тому времени отпустят домой, было бы здорово. Да и Лиаму должны сделать операцию.

Я резко повернулась к нему, ощущая, как внутри зарождается тревога.

— Операцию? А что с ним?

— Так зрение. Говорят, что-то в мозгу, но врачи обещали всё исправить. Его сильно ударило при взрыве, вот он и перестал видеть, но я точно не знаю. Тебе лучше спросить у него самого или у Миара. Они классные, — Кирилл заговорил быстрее, словно стараясь подбодрить меня. — Миар обещал, что как только вы с Лиамом поправитесь, мы поедем в горы! Так что, думаю, это будет скоро!

Я слушала его вполуха, обдумывая услышанное. Значит, у Лиама есть шанс вернуть зрение? И почему меня так тронуло это известие?

Пока я размышляла, к нам подошли родители и уселись на лавочке, наслаждаясь тишиной и прекрасной погодой. А я лишь глубже вдохнула морозный воздух, стараясь привести мысли в порядок.

— Ника, с завтрашнего дня начнётся реабилитация, — папа посмотрел на меня внимательно, будто оценивая моё состояние, а затем, немного помедлив, добавил: — Может, обследование пройдём уже сегодня? Если вдруг что-то не так, то лучше сразу начать исправлять.