Я приказал себе перестать заниматься самокопанием и сделать шаг вперед, наконец. Я вышел из Дремолесья отчявшимся и преисполненным надежды. Я возвращаюсь - вдохновенный и полный сил. И забрав из хижины все свои пожитки, кроме лука. Ну то есть котомку с запасным комплектом одежды (выстиранный в ручье он как раз сегодня высох на ветерке, благодаря жаркой погоде), свой верный нож для свежевания дичи, и мелкую утварь. Не сказать чтобы у меня было много вещей. Вообще иметь много вещей отвратительно - их нельзя забрать с собой если приходится быстро собираться и быстро убираться от опасности.
Тропинка покорно побежала под ноги, вскоре меня окружили звуки деревни. Сонно мычали коровы, где то взвизнула свинья, беспокойно кудахтнули куры, со стороны кабака донесся отголосок пьяного смеха. Погружающиеся в темноту дома сияли квадратами окон. После дневной духоты свежий вечерний ветер освежал.
Я направлялся к кабаку, просто потому что в нем на втором этаже были комнаты, а я перед завтрашними делами желал помыться и привести в порядок одежду. В принципе, будь это заведение поприличнее, его можно было бы называть трактиром, но это было слишком шикарное название для питейной низкого пошиба, всё достоинство которой исчерпывалось возможностью обеспечить ночлег с крышей над головой для полунищих путников, и задёшево. Буквально - если заказывал кружку пива - мог переночевать прямо на полу питейной, и не важно, упившись в хлам или просто уставший. Зимой бедолаги устраивали побоища чтобы ночевать поближе к очагу, где над огнем висел котел с "вечным супом", адским хрючевом, которое постоянно кипело и разливалось, и в которое постоянно подливали воду и подкидывали продукты. По сравнению с ледяными кельями приюта, пресной едой и побоищами без повода - настоящий рай. Нет в мире людей более жестоких друг к другу чем дети, но понимаешь это лишь слегка повзрослев и поняв, что этому они научились у взрослых.
В дверном проеме амбара, мимо которого я шел, мелькнуло что-то белое, донеслись звуки возни и громкий неразборчивый шепот. Женское восклицание. Я шел дальше, но мысли повернулись к прошлому.
В приюте единственные кого с натяжкой можно назвать друзьями (памятуя что эти друзья сдадут тебя за лишний кусок хлеба) это такие же бедолаги, вечно голодные и в синяках от побоев. Кто-то по ночам беззвучно льющий слезы, жалея себя и оплакивая свою горькую долю. С ними можно делать всё что угодно - они ни слова против не скажут - чем и пользовались все, кому хотелось. В основном старшие и церковники. Причем днём первые могли петь в хоре а вторые с благопристойным видом рассуждать о грехах и благодетели. Лицемерные ублюдки. Так вот, как-то раз мы с одним таким "другом" отправились, дабы хоть как-то разнообразить унылые будни, подглядывать за девчонками. Как раз был банный день и, кажется, второй раз когда я увидел Амару, ту девчонку, с которой я как-то сдёрнул платье. Мы устроились у щели в предбанник, попеременно заглядывая туда и жадно впитывали всем существом нагие женские тела. Первыми шли купаться старшие девчонки - им доставалась самая горячая вода и вдоволь мыла. Мелюзга же мылась уже остывшей водой и с золой вместо мыла. Знакомо. Негласным правилом пацанов на таких вылазках было - не издавать ни звука, что б не увидел. И занимались этим по понятной причине, "средние" - малышне это было не нужно, им только выспаться подавай, а старшие находили занятия поинтереснее. Нас было всего двое, потому что остальные пятеро в это время, пользуясь отсутствием старших и надсмотрщиков... то есть наставников, во всю изгалялись над мелюзгой - проделывая то же, что над ними учиняли старшие, не понимая сути, просто "так принято", "подрастете тоже так будете делать". Но для нас было важнее увидеть сокровенное, сокрытое обычно под одеждой. Вдоволь насладившись видом упругих сисечек с торчащими от прохлады сосками, распаренными розовыми телами и поросшими разномастной шерсткой треугольниками внизу живота, мой напарник ушел, а я остался - потому что увидел её. Синяки и кровопдтеки по всему телу - Амару нещадно лупцевали, причем судя по характерной "решетке" - лупили прутьями, а может и палками. Как она вообще на ногах после такого стоять могла я не знал, но каждый толчок от товарок - а пихали её все кому не лень - вызывали у неё восклицание боли. Мелкая замухрышка, нужно было содрать платье с какой-нибудь её сисястой старшей. Правда в этом случае я рисковал отхватить прям на месте и не от ведьмы. Проще говоря, над Амарой издевались все, а она была как раз из тех, кто ни слова в свою защиту не скажет, и будет ночью молча лить слезы, оплакивая свою горькую долю.
Возвращаясь в настоящее, в амбаре на сеновале происходило нечто похожее - парень и девушка, на сеновале в сумерках. Визгов не слышно, а значит утром первый пойдет трепаться о своей молодецкой удали, а вторая поползет домой как побитая сука плакать над поруганной честью, и втихаря застирывать пятна на юбках. Хотя это зависит от того, насколько там далеко всё зашло. Может ей повезло, и она всего лишь выиграла пару раз за щеку, тогда свинтит оттуда уже к полуночи, в слезах и соплях. Не моё дело.
... Тут мне подумалось что на её месте могла быть Амара. Вот какого спрашивается, черта? Вот на хрена мне сейчас о ней думать? Последнее что я о ней помню, это "выпуск", в ходе которого из шести воспитанниц её года половина свинтила в монастырь. Вместе с Амарой. Нет её в этом амбаре. И сопли в подушку она если и пускала, то после визита жреца, для своих лет сочетавшего крайнюю жестокость при показном благочестии, и абсолютную неразбочивость в вопросах "мальчики или девочки". Надо будет при случае спросить у Лераэ, почему их любимый боженька нихрена не делает с такими вот кадрами, способными вселить отвращение к религии примерно так как это случилось со мной. А, кстати. Чем там обычно занимаются чернокнижники? Жгут храмы, убивают жрецов и насилуют монашек? Как насчет устроить праздник, и в честь обретения гримуара и наставницы, употребить новообретенные силы и с почином спалить к хренам эту богадельню? Только горящая церковь несет свет.
Решимость окрепла, и остаток пути до рыгаловки с какого-то перепугу обозванной кабаком, я преодолел бодрым, летящим шагом. Правда, уже приближаясь, я напомнил себе что как раз примерно в это время происходит смена стражи, а значит в кабаке окажутся пока ещё трезвые, но стремительно нализывающиеся в зюзю любители лупить по жопе ножнами.
Где-то ухнула какая-то кукумявка. У входа в корчму пара селян в грязных штанах и заляпанных всяко-разным рубахах раскуривали трубки и обменивались впечатляющей тупизны фразами.
- предлагаю выпить кружку пива и покурить.
- Да.
- Сахар опять вздорожал.
- Мне очень жаль.
- Недавно видел илистого рака. Отвратительная тварь.
- Говорят у них вкусное мясо.
... Проклятье, у меня ощущение будто я тупею просто слушая их ничего не значащие пустые фразы. Почему-то захотелось их убить. Чтоб не мучились? Может у меня вскоре увлечение такое появится - убивать идиотов...
Я вошел в кабак, погрузившись с ходу в атмосферу чада очага и кутежа дневной смены стражников, они, пропотев как следует на солнышке исторгали воистину неописуемый смрад, способный перебить даже запах прокисшего пива и бурды в общем котле.
В другое время я б наверное с порога убрался куда-нибудь в дальний угол и тихонечко цедил пиво, ликуя душой всякий раз когда разносчица проходит мимо, щеголяя костюмчиком вида "сиськи на полочке" едва прикрывающим смачную задницу по которой периодически прилетала чья-нибудь ладонь. За этим видимо сюда и ходят.
Однако именно сегодня я решил присесть за столик с другой стороны, так чтоб свет очага выхватывал фигурку разносщицы. Она, кстати, подошла к моему столику чуть ли не сразу, ослепительно улыбаясь. Она вообще симпатичная деваха, всё при ней, я слышал если у посетителя достаточно монет, или он просто очаровашка, то в кладовой найдутся на удивление мягкие мешки с зерном, на которых с ней можно сделать всякое. Итоги: я внезапно ощутил что прежде любовался, с ноткою тоски, среднего пошиба девахой, выигрывшей природы отличные сиськи, а у судьюы - полсотни хуев за щеку, в месяц - если судить по тому как часто она отвлекалась от работы. То ли пиво было не очень, то ли духан в заведении невыносим, но почему-то мне захотелось блевать, и я вышел освежиться.
