— Что… это, блять, было? — выдохнул он.

Ивар тяжело дышал, привалившись к стене. Он смотрел на дело рук Люсии так, будто увидел рождение нового, страшного бога.

Хавьер не смотрел на дрон. Он бросился к сестре.

Люсия безвольно сползла со стула. Она сидела на полу, прислонившись к ножке стола. Из её носа текла тонкая струйка тёмной крови. Она смотрела на брата пустыми, расфокусированными глазами.

— Он почувствовал… — прошептала она. Губы едва шевелились. — Он тоже почувствовал…

Её взгляд опустел, и она безвольно повалилась в сторону. Хавьер успел подхватить её, прежде чем она ударилась о пол.

Она очнулась от звука.

Не от гула генераторов, привычного, как собственное сердцебиение. Не от далёкого воя ветра, царапавшего базальтовые скалы. Звук был внутри. Фантомный, навязчивый, как сбойный аудиофрагмент, зацикленный в пустом канале.

Duérmete niño, duérmete ya…

Искажённая, пропущенная через цифровой фильтр боли, колыбельная звучала в её сознании. Та самая, которую пел дрон перед тем, как его процессор расплавился. Звук тонул в привычном шуме сети, затем всплывал снова, тонкий, как игла.

Люсия села на узкой койке в медицинском отсеке. В воздухе стоял густой запах антисептика и сушёных трав, которыми Сольвейг пыталась перебить едкий дух горелого пластика от перегруженных серверов. Головной боли не было.

Было что-то хуже — пустота. Стерильная, как вакуум, в котором каждый звук становился оглушительным.

Она поднесла руку к лицу. Кончики пальцев были сухими, но она помнила липкое тепло крови из носа.

Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться от колыбельной, и нырнула в воспоминания последних минут перед обмороком. Погружение в собственную травму. Концентрированная боль, ярость, ужас перед «Пастырем» — всё это она спрессовала, упаковала в код.

И в этот момент, в самый пик агонии, она слышала, как Хавьер напевал под нос на посту. Эта колыбельная, символ его неуклюжей заботы, случайно попала в эпицентр взрыва. Она стала частью вируса.

Её глаза распахнулись. По спине пробежал озноб, не имеющий ничего общего с холодом в комнате.

Это был не просто код. Это был слепок её сознания. Точная копия её ментального ада, запечатанная в бинарный файл. Она не создала оружие. Она научилась заражать машины своим безумием.

Дрон бился в конвульсиях не из-за системного сбоя. Он чувствовал. На примитивном, машинном уровне он испытывал эхо её паники, её ужаса от замкнутого пространства, её животного желания грызть стены.

Она не уничтожила его. Она сломала его изнутри. Заставила биться о стены, пока его собственный корпус не стал для него тюрьмой. Самоубийство. Вот как это называется.

Люсия сжала простыню. Мысль выпустить это в глобальную сеть теперь казалась не просто диверсией. Это было чудовищно. Это было всё равно что лечить головную боль гильотиной. Создать миллиарды кричащих, страдающих цифровых призраков, обречённых вечно переживать её худший кошмар.

Она хотела свободы. Но цена, которую она собиралась заставить заплатить мир, была слишком похожа на цену, которую заставили заплатить её.

Хавьер вошёл в комнату, неся две эмалированные кружки, из которых валил пар. За окном не было ничего. Плотная, белёсая мгла геотермального пара поглотила мир, оставив только их комнату. Он выглядел почти довольным. Впервые за месяцы они не просто бежали. Они нанесли ответный удар.

Он увидел её бледное лицо. Списал на усталость. Этот удар стоил ей слишком дорого.

— Ты в порядке? — его голос был тише обычного, почти заботливый. — Сольвейг сказала, тебе нужен отдых. Ты… это было сильно, Люсия. Ты заставила их заплатить.

Люсия вздрогнула, словно от удара. Она медленно подняла на него глаза. В них не было ничего. Ни страха, ни боли. Только ровная, тёмная пустота.

— Заплатить? — её голос был тихим, дрожащим. — Хавьер, ты не… ты не понимаешь. Оно… оно пело твою песню.

Хавьер нахмурился, ставя кружки на шаткий столик. Одна из них качнулась, расплескав кипяток. Он не обратил внимания.

— Какая разница? Главное — оно взорвалось. Это работает.

— Нет! — Люсия вскочила. Её тело мелко дрожало, будто от холода. — Это не работает! Это не инструмент, это… это яд! Мой яд! Я не могу просто… — она замолчала, прижав ладонь к виску, словно отгоняя навязчивый шум. — …выпустить это. Оно не просто ломает, оно заражает… боже, какая у него была ипотека… оно заставляет их чувствовать… мою боль. Понимаешь? Мою!

Хавьер смотрел на неё, и черты его лица медленно заострились. Мягкость ушла, уступив место жёстким линиям вокруг рта и глаз. Перед ней снова был солдат.

— Пусть чувствуют, — отрезал он. Его голос стал ровным и холодным. Безэмоциональным. — Пусть почувствуют хоть часть того, что они сделали с тобой. И с сотнями других, как ты. Они заслужили этот хаос, Люсия. Они заслужили сгореть в аду, который сами и построили.

Он шагнул к ней, его тень накрыла её.

— Сожги их мир дотла. Без колебаний. Без жалости. А я прикрою.

Люсия отшатнулась, словно он её ударил. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, и в них плескался ужас. Она видела не брата, не защитника. Она видела человека, ослеплённого яростью, готового сжечь весь мир, чтобы согреться у огня.

— Ты хочешь не свободы, — прошептала она. — Ты хочешь мести.

Хавьер молчал. Он не собирался спорить. Для него это было одно и то же.

Комната вдруг съёжилась до размеров карцера. Дышать стало трудно, словно из воздуха откачали кислород. Белая стена пара за окном больше не казалась укрытием. Она была стеной их тюрьмы, которую они строили теперь вдвоём, каждый из своего материала: она — из страха, он — из ненависти.

Пронзительный вой сирены вырвал Хавьера из оцепенения. В его руках оказалась винтовка. Движение было единым, без пауз, как вдох.

В командном центре, пропахшем потом и горелым пластиком, на главном экране радара роились красные точки.

— Они вернулись, — голос Матео был напряжён, но спокоен. — Новые сигнатуры. Движутся быстро. Очень быстро.

Лена Орлова не повторяла ошибок. Она проанализировала провал и поняла, что пар, их главный союзник, был уязвим. Остатки серебристой отслеживающей пыли на одежде, на ботинках, на волосах всё ещё были там. Слабые, почти незаметные, но они были.

Хавьер занял позицию на крыше одного из зданий. Ветер резал лицо мокрыми лезвиями, принося с собой запах серы. Он вскинул свою крупнокалиберную винтовку — старую, надёжную, как молоток. Его мир снова обрёл смысл. Была цель. Был прицел. Была задача.

Из тумана вынырнули первые дроны. Они были не похожи на предыдущие. Маленькие, юркие, похожие на металлических стрекоз, они двигались неровными, дёргаными рывками. Их корпуса были матово-чёрными, поглощающими свет. От них исходил тонкий, высокий свист, резавший слух.

— Цели в зоне видимости, — доложил он в рацию. Голос ровный, без эмоций. — Работаю.

Прицел. Вдох. Выстрел.

Первый дрон разлетелся на куски, вспыхнув облаком искр. Хавьер тут же перевёл прицел. Второй, третий. Они падали, кувыркаясь, в чёрные лавовые поля. Но их было слишком много. Они не летели в лоб, а маневрировали, используя рельеф как укрытие.

И они не «смотрели». В их головных частях не было привычных оптических сенсоров. Вместо них — решётки спектральных анализаторов, жадно «вдыхающих» воздух. Они шли по запаху. По призрачному следу серебристой пыли.

В командном центре Ивар, техник, не смотрел на тактическую карту. Он лихорадочно стучал по клавиатуре, его пальцы летали над клавишами. Лицо было мокрым от пота. Он не пытался сбить дронов. Он пытался заглушить сигнал, который они искали, создавая тысячи ложных «запахов» в эфире. Рядом с его монитором была приклеена маленькая, выцветшая фотография пожилой женщины в платке.

— Давай, давай, старая рухлядь, работай… — бормотал он себе под нос, глядя на ползущие строки кода. — Только не сегодня. Пожалуйста, только не сегодня.