Она анализировала провал.

Причина провала: аномальная среда. Высокая геотермальная активность. Выбросы пара. Магнитные помехи. Система определила это как «информационный туман». Её всевидящее око ослепло.

Это было неприемлемо. Недостаток данных был сбоем в системе. А сбои нужно было устранять.

Лена инициировала протокол глубокого анализа. Её «цифровой тик».

Пространство вокруг неё заполнилось мириадами ветвящихся световых линий. Каждая линия — вероятностный сценарий. Тысячи. Миллионы. Она прогнала симуляцию захвата заново.

99.97% симуляций заканчивались успехом. Беглецы должны были быть обнаружены и схвачены в течение первых шести часов. Их тактика бегства была примитивной и предсказуемой.

Но они выжили.

Система выделила аномалию. Одну переменную, которая рушила все расчёты.

Лена запустила анализ действий цели за последние 72 часа. Система обработала провал миссии конкурентов «Бродяг», который Матео так неосмотрительно списал на удачу. Лена видела всё. Она видела ложный след. Видела, как идеально скоординированная засада заманила чужих дронов в узкое ущелье.

Это была не пассивная защита. Не инстинкт выживания. Это был продуманный, асимметричный ответ. Холодный и точный. Слишком точный для группы выживальщиков. Это был её почерк. Почерк Оракула.

Холодный, бесстрастный вывод пропечатался на главном экране.

На интерфейсе мигнула строка статуса. Знакомое, почти успокаивающее

замерцало и сменилось новым. Жёстким. Красным.

Лена смотрела на красные буквы. Она впервые видела в Люсии не сбежавший актив, не сломанную жертву. Она видела в ней своё отражение. Искажённое, грязное, неправильное. Хаотичное.

Она мельком взглянула на соседний экран. Тот, который всегда был активен. Ровная зелёная линия кардиограммы её брата. Пульс — 60 ударов в минуту. Давление — 120 на 80. Идеальные показатели. Идеальный порядок.

Всё, что угрожало этому порядку, должно было быть уничтожено.

Хавьер стоял на посту, вглядываясь в серую пелену пара. Ветер нёс резкий запах серы, от которого першило в горле. Холод пробирался под толстую куртку, заставляя мышцы деревенеть.

Здесь, на краю света, его навыки не стоили ничего. Он умел убивать. Умел двигаться бесшумно, читать тактическую обстановку. Но как убить врага, которого нельзя коснуться? Его винтовка, тяжёлая и холодная в руках, казалась неуклюжей железкой.

Он посмотрел на тускло светящееся окно лаборатории.

Теряю её.

Она уходит туда, где я не могу её достать. Защитить.

Страж у пустой клетки.

Здесь я просто кусок мяса с винтовкой. Анахронизм. Она создаёт оружие из мыслей. А я… я просто жму на спусковой крючок.

Её ломает изнутри. А я бессилен. Как с часами отца. Просто смотрел, как они умирают.

Я боюсь не Лены. Я боюсь того, во что Люсия превращается.

И что, если она больше не будет во мне нуждаться?

Что тогда от меня останется?

Он сунул руку в карман и нащупал маленький, потрёпанный томик Лорки. Стихи о луне и смерти, о цыганской тоске и зелёном ветре. Раньше они приносили покой. Сейчас строчки казались насмешкой. Какая, к чёрту, луна, когда небо затянуто вечной серой хмарью?

Его взгляд скользнул в сторону. Из лаборатории вышел Ивар. Просто подышать. Техник стоял спиной к Хавьеру, глядя в сторону океана, которого не было видно за туманом. Он достал из кармана старый, поцарапанный датапад. Хавьер напрягся, его рука легла на рукоять ножа. Привычка. Инстинкт.

Ивар включил экран. Хавьер ожидал увидеть схемы, строки кода. Но на экране загорелась старая, выцветшая фотография. Улыбающаяся пожилая женщина с добрыми морщинками в уголках глаз сидела в плетёном кресле, укрытая пледом. Ивар медленно, почти благоговейно, провёл пальцем по её изображению на экране. Его плечи на одно мгновение опустились, вся его лихорадочная энергия ушла, оставив только бесконечную, тихую тоску.

Затем он вздрогнул, словно опомнившись. Быстро сунул датапад в карман, выпрямился, снова нацепив маску деловитого техника, и скрылся в лаборатории.

Хавьер отвернулся. Он почувствовал укол чего-то похожего на стыд. У каждого здесь была своя война.

Они собрались в мастерской. Воздух здесь был холоднее, пахло металлической стружкой и машинным маслом. На широком стальном верстаке лежал обездвиженный дрон. Его чёрный хитиновый корпус был поцарапан, один из манипуляторов неестественно вывернут — память о встрече с винтовкой Хавьера. Но его оптика тускло светилась. Он был жив.

Ивар заканчивал подключать к процессору дрона толстый кабель, который тянулся к терминалу Люсии. Хавьер стоял у стены, его руки были сжаты в кулаки. Матео занял позицию у выхода.

Люсия села за терминал. Она снова надела обруч с датчиками.

— Ты уверена в этом? — Голос Хавьера был глухим.

— Нет, — ответила она, не глядя на него. — Но я должна.

Она закрыла глаза. Чтобы создать код, ей было мало просто сконцентрироваться. Ей нужно было вернуться туда. В холод. В парализующий ужас контроля «Пастыря». Ей нужно было снова почувствовать это ледяное, безличное присутствие у себя в голове, которое разбирало её на части, анализировало, каталогизировало. И, находясь там, на самом дне своего кошмара, ей нужно было найти в себе силы не закричать, а плюнуть ему в лицо. Вывернуть это ощущение наизнанку. Превратить боль в оружие.

Хавьер видел, как по её виску покатилась капля пота. Видел, как она до боли стиснула зубы, как её пальцы вцепились в края стола, побелев костяшками. Это была пытка. Добровольная.

— Я готова, — прошептала она, и её голос сорвался.

Ивар сглотнул и нажал клавишу Enter.

— Передача пошла.

Секунда тишины. Две. Дрон на столе лежал неподвижно. Матео уже открыл рот, его лицо исказила циничная усмешка.

— Ну, и?..

Внезапно синяя оптика дрона моргнула. Раз. Два. А потом вспыхнула неровным, больным, пульсирующим фиолетовым светом.

Его уцелевшие манипуляторы дёрнулись. Раз, другой. Потом они начали хаотично скрести по металлическому столу, издавая кошмарный, визжащий звук. Дрон пытался встать, но его повреждённые сервоприводы не слушались. Он заваливался на бок, снова пытался подняться, дёргался, как подстреленное насекомое.

Из его динамика, вместо стандартных системных оповещений, вырвался хрип. Искажённый, зацикленный звук. Хавьер замер. Он узнал этот мотив.

Это была колыбельная. Та самая старая испанская колыбельная, которую он иногда напевал себе под нос. Мелодия, которую Люсия подсознательно, не ведая того, вплела в свой вирус. Только сейчас она звучала как предсмертный вопль утопленника.

Дрон начал биться о стол в яростном механическом припадке. Он ломал собственные конечности, его корпус трещал. Фиолетовый свет в его оптике пульсировал всё быстрее, превращаясь в стробоскоп безумия.

А потом, с оглушительным, сухим треском, его энергоблок не выдержал.

Взрыв был негромким, но ослепительным. Голубоватая вспышка, дождь из мелких, раскалённых осколков пластика и металла. И запах горелой проводки, заполнивший мастерскую.

В оглушительной тишине, нарушаемой лишь треском остывающего металла, все смотрели на дымящиеся останки на столе.

Матео смотрел, раскрыв рот, его глаза были прикованы к дымящимся останкам. В них плескался ужас, смешанный с диким, первобытным восторгом.