Все это тесно связано и образует совершенное целоз. Ка исходная точка, «я существую», я пробуждающееся и действуя: щее, пребывающее в настоящем и ограниченное в пространстве собственный центр все определяющий, ищущее счастья ил прославляющее человечество. Я, действие, труд, собственност счастье, человечество. Не наш ли это мир, мир переставши быть вселенною, мир без вечности и без всякого бесконечного

Я попытался вкратце изложить философию буржуа, пар доксалькейшую из философий, если только ее рассматривать точки зрения чистого познания. Ибо что же может быть стран чем то оправдание видимостей, на котором она всецело покоится Расстояние предметов от нас соответствует тому, что мне пока» вает опыт; мир там где я; совершенно абсурдное утвержден большой реальности нзетоящаго мига по сравнению с прошл! и с будущим. Но в том то и дело, что буржуазная филоесфия основана на умозрении: она результат живого опыта. В поряд! биологическом ее можно было бы рассматривать как попыть применения к среде более последовательную чем прежние, к обращение мысли к жизни. Единственное к чему могла привес мысль предоставленная самой себе — сон о реальности по ту ст рону сна. Но мыслить свой сон ни как не значит выйти своего сна; это будет только сон о сне. Сон умножается на сон, так без конца. Надо усильем воли выйти из оцепенения, не на

*) «Для человека тоже самое бытьне занятым и не существо вата говорит Вольтер (Замечания на мысли Паскаля): я занят, следов телыю я существую.

плг \ и'1,ч: 1^ г.ну иного \гш'осо:и-:рцлш!Я

стараться уразуметь где находишься, прежде чем начать строить «великолепные дома», а начать их строить. Иными словами: начать жить, не зная откуда пришел и куда идешь.

Я знаю что дело обыкновенно представляется вовсе не так. Начали, якобы, с того, что поставили вопрос: да существуют-ли эти призраки, и обнаруживши, что их нет, увидели дневной свет. (Буржуа любит говорить о свете, и думает, что чтобы увидеть свет, ему стоило только протереть глаза). Вы*ходит что он продукт своих знаний, и гак как, очевидно его знання не из него взялись, он великодушно зачисляет в свои создатели философоь и ученых, научивших его видеть вещи такими, как они есть Но не наука научила его жизни Она в лучшем случае снабжала его, по мере надобности, аргументами для защиты его приобретений. То, что он сделал, не сводится к установлению правильнрго миропонимания, или к замене заблуждений истиной. Он переставил порядок вопросов, стал представлять мир как функцию жизни, и перестал стремиться к пониманию самого себя, как функции целого. Он может возразить, что если дело обстоит так, это только потому, что мы еще не можем объять мировое целое, но так толковать, как я толкую, эволюцию буржуазии, значит опрокидывать Еерх дном порядок вещей. «Кто меня поместил сюда? Чье изволение, чей промысел присудил ;.Мне это место и это время?» (Паскаль). На эти вопросы буржуа так же мало сумеет ответить, как Паскаль. Однако он не сказал «хотя я ,.е знаю где я, я позволяю себе жить» (заблуждение Паскаля как раз е его постановке вопроса), а сказал: «Я умею жить, а потому могу обойтись без знания где я».

Итак, я хотел бы показать, как буржуа научиг.ся жить. Согласен, что ответить на этот вопрос трудно. Человек в состоянии действия говорит мало, и если говорит, исходит из действия, и теории его не заслуживают доверия. Так Философы нам много чего нарасказали о происхождении вселенной и о судьбе человека, и ничего, казалось бы, не мешает нам в их писаниях искать выражения духа буржуазии. Но нельзя доверять их системам: в них есть множество миров, самых разнообразных; но ни в одном из них нет буржуа. У него есть свой дом, и в нем он устроился. Он сам себе его устроил. Это дело его рук. Потом уже философы стапи его толковать по своему, и их толкования, что и говорить, весьма поучительны для познания этого дома, но надо к самому этому дому обратиться, хотя бы для того, чтобы хорошенько понять философов.

Это не значит, что я хочу поймать буржуа врасплох, одного без идей. Наоборот, я хочу понять его идеологию, идеологию предшествующую всякой системе и предполагаемую всякой системой нового времени. Это, относительно каждой системы, Дело, которое предшествует Слову. Поэтому не надо отвлекать эту идеологию от жизни. Будем исходить из «я существую», и только таким образом мы поймем подлинную иерархию буржуазных ценностей, и весь ход современной мысли.

Б. ГРУТХЕПСКП

Было время, когда буржуа любил играть в философа, и это было очень хорошо. Но прежде чем рассуждать с ним . Боге и мире, постараемся понять что он делает, как он действует и как реагирует. Я работаю, я смотрю вперед. Надо см треть вперед Порядочный человек смотрит вперед. Н . этом можно остановиться Так, часто, поступает и буржуа, когда он утверждает, что единое. на потребу — нравственность. Возможность предвиеть результаты своих действий предполагдает закономерн сть явлений.. Дивный порядок управляет миром. Существует верховная муд-,| рссть все устроившая. Ничего не меш ет буржуа остановиться на этих положениях, или выбрать себе другие, которые могли бы объяснить ему механизм вселенной. Но все время надо иметь в-| виду исходный факт: — жизненный опыт, социологический факт общего людям опыта, ежедневно подтверждаемого, и который в свою очередь послужит основанием новому устроению жизни. Вот исходная точка.

Таким образом, становится все яснъе, что мы представляем собою не более как одну разновидность человечества, свою со" ственную. Мы узнали, что мы не вечны. В буржуа нет ниче: окончательного. Было время когда его не было. Он начался определенное время, и вссходя к этому началу он научится себе. Познай самого себя — посредством истории. В^становл: то время когда тебя еще не было, и подвигаясь вперед по времен когда ты начинался, научись рассматривать себя как будто бы тебя уже нет. В этом заключается историческое сознание, и труд историка который все превращает в прошлое.

Было время, когда буржуа, еще не совсем уверенный в себе, старался оправдаться в глазах тех, кто обвинял его в чрезмерной самоуверенности. Он старался доказать свою правоту, и французские священники 18-го века сохранили нам в сеоих проповедя его аргументы, для того, конечно, чтобы по мере сил ихопровер гнуть. Это страстная полемика, з результате которой окон чательно складывается буржуазное сознание. Достаточно л быть порядочным человеком, или надо еще быть благочестивым?;

Сначала буржуа не совсем уверен в ответе, но постепенн сомнения исчезают, и не потому, что он доказал себе свое пол< жение метафизическими доводами, а потому, что существовани просто порядочных людей стало очевидным и неопровержимым фактом. Тогда он провозгласил свою независимость, и отвернулся | совершенно от старого мира в котором ему было отведено одна в роль — грешника.

Новый мир буржуа я и старался понять. Мы все в нем живем и он нам знаком лучше всякого другого. И однако, если нам случится отвлечься от него, в то же время совсредоточив на не| свое внимание, мы, может быть удивимся тому где мы находимо: и что мы ь нем живем никогда не задавая себе вопросор. И эт< удивление, дорогой друг, не начало ли, по слову Платона, всяко! философии? Бернард Грутхейсен.

(перевсд с французской рукописи Д. С. М.'

-

ЗАМЕТКИ О СОВРЕМЕННОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Довольно трудно дать общую картину современной французской литературы, так как она находится сейчас в процессе быстрого изменения. Писатели, выступившие вскоре после войны, если они во время себя не переделают, могут оказаться более устарелыми, чем старики, против которых они явились реакцией. Всетаки мы должны начать с этого движения, наметить его кривую, и показать, что оно должно неизбежно само собой исчерпаться, если не получит извне нового и более целесообразного направления.

Несколько характерных черт послевоенной литературы свидетельствуют об ее недостаточности. Во-первых, для большей части писателей, определившихся или ставших известными около 1919 года, жизнь была отпуском с фронта. Естественная реакция после четырех лет крайнего напряжения: им хотелось забыть прежнее и воспользоваться свободой, которую им давало перемирие. Игры «чистой поэзии», психологизм, изящные переборы Жана Жироду, *) похожие на те аккорды, которые берут музыканты перед началом пополнения симфонии, блестящие фокусы Поля Морана, **), — вот явления, характерные для этого затянувшегося отпуска. Большие человеческие проблемы были в забросе, или фигурировали в модных произведениях, в качестве безвредных фантомов, служивших одной забаве. Разве война не доказала в одно и то же время и тщетность идеалов, и способность наименее подготовленного человека стать, в случае нужды, героем.