Он уже мысленно прокладывал маршрут для своей группы. Декомиссия. Обнуление риска. Он знал, что за этим стоит.

Хелен в своём офисе уже отдавала приказы.

— Статус по группе Гамма. Время на выполнение — девяносто минут. Сопутствующий ущерб — минимизировать. Свидетели — обнулить. Вопросы?

В динамике раздался спокойный голос Марко:

— Вопросов нет. Выполняем.

Связь прервалась. Хелен осталась одна в тишине своего кабинета, наедине с огнями города и нарастающей болью.

Старый «Фиат» дребезжал каждой деталью, пока Хавьер вёл его по ночным улицам Стамбула. Он ненавидел этот город. Слишком много людей, слишком много шума. Он вёл машину на чистых инстинктах, снова и снова прокручивая в голове последние недели. Паника в голосе Люсии. Его собственное раздражение. «Люсия, я занят. Давай позже».

Позже не наступило. Она исчезла.

Вина была кислотой в желудке. Топливом. Она гнала его вперёд, сжигая всё, что осталось от человека, которым он когда-то был.

Он свернул в тихий спальный район. Одинаковые пятиэтажки, тусклые фонари. Идеальное прикрытие.

Он увидел его сразу. Тёмный фургон без номеров, отъезжающий от подъезда нужного дома. Что-то внутри, отточенное в Могадишо и Кандагаре, дёрнуло стоп-кран. Опоздал.

Бросив машину, он бегом направился к дому. Сердце колотилось о рёбра ровным, сильным ритмом. Не от страха. От предвкушения.

Дверь нужной квартиры на третьем этаже была приоткрыта. Хавьер вытащил из-за пояса «Глок» с глушителем и вошёл внутрь тенью.

Внутри царил порядок, нарушенный профессиональным обыском. Не погром, а хирургическая операция.

В центре гостиной на полу лежал мужчина лет пятидесяти. На его рубашке расплывалось несколько тёмных пятен. Его просто казнили.

Хавьер опустился на колено рядом с телом. Кто ты? И почему ты был последним, с кем говорила Люсия?

Он осматривал комнату. Что-то было не так.

Правая рука убитого была в крови. Он лежал на боку, и под ним, на светлом паркете, виднелось что-то тёмное. Хавьер осторожно приподнял плечо мертвеца.

Он перестал дышать.

Умирая, мужчина успел нарисовать пальцем в собственной крови странный символ. Он был похож на стилизованный лабиринт или кельтский узел. Это было послание.

Хавьер не понимал его смысла, но чутьё кричало, что это — ключ. Он быстро достал телефон и сфотографировал рисунок.

Тихий скрип половицы в коридоре заставил его вскинуть голову.

Он не был один.

Они вернулись.

Из дверного проёма высунулся ствол с глушителем. Хавьер откатился за диван в тот самый момент, когда пуля вонзилась в паркет там, где только что была его голова.

Короткий, глухой хлопок. Ещё один. Пули прошивали обивку дивана.

Хавьер ответил вслепую, стреляя в сторону дверного проёма. Не убить. Подавить. Заставить их спрятаться.

Он услышал приглушённый вскрик и звук падения тела. Одного зацепил. Но их было больше.

Он вскочил и рванулся к окну. Перестрелка в тесной квартире была самоубийством. Его цель — не победить. Выжить.

Ещё один выстрел чиркнул по левому боку, чуть выше пояса. Жгучая боль. Адреналин тут же приглушил её.

Морщась от боли в боку, он с разбегу ударил в раму правым. Стекло разлетелось с сухим треском. Хавьер прыгнул.

Приземление на металлический козырёк подъезда было жёстким. Не останавливаясь, он спрыгнул на асфальт, перекатился и скрылся за мусорными баками. Он замер, тяжело дыша, прижимая руку к кровоточащему боку.

Из подъезда вышли трое.

Они двигались со слаженностью, которую дают годы тренировок. Никакой суеты. Один прикрывал, двое вытаскивали раненого. Они не стали его искать. Словно он был не угрозой, а досадной помехой.

Они погрузили раненого в неприметный седан и спокойно уехали.

Хавьер смотрел им вслед. Холодный ночной воздух остужал кожу. Боль в плече становилась острее, превращаясь в злой, сфокусированный огонь.

Это были не бандиты. Это были профессионалы высочайшего класса. Призраки.

И он только что попал на их радар. Он больше не был охотником. Теперь он сам стал дичью.

Шум только начинался.

Дмитрий Воронов не любил спешки. Особенно по утрам. Спешка — удел курьеров и дилетантов. Вечная попытка наверстать упущенное суетой. Он же предпочитал начинать день с ритуала. С медленного, почти медитативного процесса, который настраивал его разум на нужный лад.

Его кабинет в одном из безликих зданий на Фрунзенской набережной был аномалией. Островком личного вкуса в океане казённой функциональности. Вместо стандартных портретов и карт мира — тёмные книжные шкафы из морёного дуба, забитые томами поэзии Серебряного века.

Вместо дешёвых репродукций с видами Кремля — одна большая, почти гипнотическая картина Ротко на стене. Два вибрирующих прямоугольника цвета запёкшейся крови и ночного неба.

Воздух в кабинете пах не пылью и бумагой, а крепким кофе и старой кожей переплётов.

Сейчас этот аромат был особенно густым. Воронов медленно, тонкой струйкой, переливал свежесваренный в медной турке кофе в маленькую фарфоровую чашку. Кофе был чёрным, вязким. Он наблюдал, как пар лениво поднимается к потолку, и только потом перевёл взгляд на женщину, стоявшую у большого настенного экрана.

Лена Орлова, его лучший психолог-аналитик, была прямой противоположностью этому кабинету. Холодная, точёная, в строгом сером костюме, она сама казалась частью мира цифр и протоколов. Её светлые волосы были стянуты в тугой узел, на лице ни грамма косметики. Она смотрела на застывшее на экране изображение — размытый снимок стамбульской улицы после бойни.

— Операция проведена грязно, — начала она без предисловий. Голос ровный, будто она зачитывала сводку погоды. — Множество свидетелей. Стрельба в жилом квартале. Для уровня Хелен Рихтер — это показательный провал. Они оставили…

— Они оставили полотно, Леночка, — перебил её Воронов, не повышая голоса. Он сделал маленький глоток кофе, задержал его на языке, смакуя горечь. — Посмотрите на эту композицию. Кровь, битое стекло, паника… Это не провал, это плохая драматургия. Дешёвый театр.

Лена на мгновение замолчала. Её губы превратились в тонкую линию. Эти его метафоры… Неэффективно. Засоряют анализ.

— Как скажете, Дмитрий Сергеевич. Наш источник из местной полиции подтвердил: цель перед смертью успела нарисовать символ на стене. Собственной кровью. Вот.

Она нажала несколько клавиш на планшете, и изображение на экране сменилось. Крупный план серой бетонной стены. На ней, неровной линией, был начертан примитивный рисунок. Лабиринт.

— Команда Рихтер либо проигнорировала его в спешке, либо сочла бредом умирающего. Слишком были заняты зачисткой. Наши люди зафиксировали изображение через пятнадцать минут после их ухода.

Воронов поставил чашку на блюдце. Фарфор тихо звякнул. Тишина стала плотной. Он подошёл к экрану, его отражение наложилось на кровавый символ. Он смотрел не на сам рисунок, а на то, как он был сделан. На отчаяние в каждом мазке.

Рихтер, со своей корпоративной логикой, видела лишь актив, который нужно обнулить. Она не видела человека. И проиграла первый раунд, даже не зная, что партия началась.

— Лабиринт, — произнёс он задумчиво. — Лабиринт Минотавра. Кносский дворец. Нить Ариадны… Он не просто просил о помощи. Он указывал путь. Или предупреждал о чудовище в центре.

На мгновение его привычная ироничная маска спала. Он видел в этом кровавом хаосе не только тактическую возможность, но и уродливое отражение дела всей его жизни. Разведка, тонкая игра умов, вырождалась. «Эффективные менеджеры» вроде Хелен Рихтер превратили её в банальную бойню. Презрение к её методам боролось в нём с хищническим азартом.

— Они думают, что «Шум» — это просто технология, — продолжил он, обращаясь больше к себе, чем к Лене. — Протокол, который можно активировать и деактивировать. Они не понимают, что имеют дело не с кодом, а с человеческой душой. Даже сломанная, она всё равно ищет выход. Оставляет следы.