Голос Хлои стал выше, в нём слышалась тревога, но и странная, навязчивая решимость. Она говорила быстро, словно торопилась.

— Это… это больше, чем саботаж, Джек. Гораздо больше. — очередной треск, похожий на выстрел. — Они… они не просто… хотят… разрушить… они… хотят… — ещё один резкий, финальный скрежет. Связь оборвалась.

Телефон затих. Тяжёлым, безжизненным грузом лежал в руке.

Джек попытался крикнуть в трубку, но голос лишь хрипел, теряясь в сырой, удушающей тишине сарая.

— Хлоя! Чёрт! Говори! Что… что ты видишь?!

Он яростно ударил кулаком по грязной, шершавой стене. Боль пронзила костяшки, но он не почувствовал её. Только привычную, тупую, ту, что всегда была с ним. Он смотрел на экран телефона, на свои шрамированные, потрепанные руки.

Бросить всё.

Исчезнуть.

Позволить миру сгореть к чёртовой матери. Его тело требовало покоя. Забвения. Конца этой изнуряющей борьбы. Он чувствовал, как каждая мышца ноет от усталости, как пульсирует старая рана. Но слова Хлои, эти обрывки фраз – «контроль», «Европа», «первый шаг» – засели в его разуме, впились, как осколки. Он презирал систему, которая его сломала. Предала. Использовала. Но внутри что-то, тот самый «остаточный риск», не позволял ему просто отступить. Он не мог стоять в стороне, когда видел, как мир, который он когда-то защищал, разрушает себя изнутри. Он считал себя сломленным и бесполезным, но его инстинкты, его болезненная воля к справедливости, всё ещё были живы. Они отзывались в нём, как фантомная боль от ампутированной конечности.

Едкий, сырой запах гниющей соломы и заплесневелой древесины въедался в его лёгкие. Смешивался с металлическим привкусом крови на языке – он, кажется, прикусил его в ярости. Джек чувствовал, как крошечные частицы грязи впивались в его кожу, словно он сам становился частью этого разложения, частью этой гнили. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать дурноту.

На мгновение он позволил себе просто быть. Не думать. Не бежать. Просто дышать этим тяжёлым воздухом, чувствовать боль. Позволить ей заполнить собой всё.

А потом открыл глаза.

И мир снова требовал от него действий.

Стерильный, холодный офис сиял. Каждая отполированная поверхность отражала безликий свет флуоресцентных ламп, словно пытаясь стереть любую индивидуальность. Тихий, постоянный гул серверов заполнял пространство, создавая ощущение механического дыхания. И в центре этого корпоративного безмолвия – Хлоя. Она сидела за своим слегка помятым ноутбуком, обклеенным стикерами с кибер-конференций, выделяясь среди серой униформы. Её пальцы летали по клавиатуре, сливаясь со строчками кода на экране. Она не замечала ничего вокруг, только мелькающие символы, свою собственную нервозность, передающуюся клавишам.

После обрыва связи с Джеком, она лихорадочно пыталась восстановить соединение. Бесполезно. Тогда она углубилась в новые данные, вгрызаясь в них, словно голодный зверь.

Монотонный гул серверов вдруг начал казаться зловещим, предвещая нечто большее, чем просто системный сбой.

Хлоя обнаружила: ЧВК не просто планировала саботаж в Клайпеде. Это был лишь «первый шаг». Часть гораздо более масштабного плана: дестабилизация всего европейского энергетического рынка. Они собирались посеять хаос, вызвать локальные сбои, панику, а затем выступить в роли «спасителей», заключая выгодные контракты на восстановление. Получая полный, абсолютный контроль над инфраструктурой ключевых стран. Это была экономическая война. Замаскированная под «промышленную диверсию» и «террористический акт». Холодный, мерзкий расчёт.

Она попыталась получить доступ к ещё более закрытым финансовым потокам. Тем, что были связаны с европейскими энергетическими фондами. И внезапно её системный доступ был заблокирован.

На экране появилось тревожное предупреждение. Красные буквы вспыхнули.

«Несанкционированная активность. Ваша учётная запись временно заблокирована. Обратитесь в службу безопасности.»

Это был сигнал. Её «копание» было замечено. Кто-то внутри банка или извне, связанный с ЧВК, следил за ней.

Она понимала. Теперь она сама под прицелом. Время стремительно таяло. Её тайная, несанкционированная деятельность, которую она так тщательно скрывала, была раскрыта.

— Абсурд, — проворчала Хлоя себе под нос. Её цинизм стал ещё более едким, почти осязаемым. Но она действовала быстро. Пыталась обойти блокировку. Использовала свои «старые, рискованные методы» — систему обхода корпоративных правил, которую она отточила из скуки и стремления к порядку.

Её пальцы стучали по столу. Быстрее. Стучали. Переходя в сложный, нервный, почти бешеный ритм.

Холод от кондиционера в офисе пронизывал её до костей, несмотря на жар её мыслей. Она чувствовала, как её собственное тело дрожит от напряжения. Сухой, стерильный воздух раздражал горло, вызывая першение, которое никак не проходило. Она грызла внутреннюю сторону щеки. Снова.

Хлоя откинулась на спинку стула. Взгляд её скользнул по безликим стенам, по лицам коллег, которых она никогда по-настоящему не видела. Она была одна. Но её взгляд, наполненный новым, опасным блеском, говорил о том, что эта битва только началась.

Идеальный порядок. На столе Ковач всё было аккуратно сложено. Папки лежали ровно. Выверенные графики светились на мониторах. Этот порядок был острым, почти болезненным контрастом к хаосу информации, которую она обрабатывала. Тихий, почти успокаивающий гул компьютеров заполнял кабинет, создавая иллюзию контроля. Рядом с официальными отчётами, чуть прикрытый, лежал её тайный блокнот с криптографическими записями.

Аня Ковач сидела за своим столом. Перечитывала отчёты с места операции по захвату Джека. Изучала фотографии. Показания свидетелей. Анализировала собранные улики. С той же дотошностью, с какой писала свою диссертацию, каждую строчку, каждый символ. Её пальцы привычно поправляли очки, словно она пыталась сфокусировать не только зрение, но и мысли.

Она нашла несколько несоответствий. Тех, что упорно не вписывались в «профиль террориста Бауэра» и в официальную версию о его причастности к диверсии. Тип взрывчатки и способ проникновения, использованные в Клайпеде, не соответствовали стилю Бауэра, который она изучала годами. Найденное на месте «устройство» – то самое, которое нашёл Джек – выглядело слишком сложным для примитивной экстремистской группы. И слишком «чистым» для Бауэра. Слишком… профессиональным.

Она вспомнила обрывки информации. Те, что ей приходилось «игнорировать» по приказу Новака. Они были там. В базах данных. Просто не подходили под нужный нарратив. И теперь эти обрывки начали складываться. В совершенно другую, тревожную картину. Её аналитический ум, так стремившийся к порядку и логике, не мог принять эти «несоответствия». Они разрушали её тщательно построенные модели и подрывали уверенность.

Лояльность Ковач к ЦРУ и её карьерные амбиции столкнулись с её академическими принципами. С глубоко укоренившимся стремлением к истине. Она написала диссертацию о Бауэре, но его реальные действия разрушали её тщательно построенные теории. Она боролась с желанием «подогнать» данные под нужный результат и со своей неспособностью игнорировать факты. Она начала подозревать, что Новак что-то скрывает. Что её использовали как инструмент. Её лояльность сильно колебалась. До этого момента амбиции затуманивали её суждения, но теперь она это видела.

Она открыла свой личный, зашифрованный файл на компьютере. Экран вспыхнул. Затем достала из ящика свой тайный блокнот. Запах старой бумаги, чуть затхлый.

Ковач начала переводить и систематизировать новые, найденные ею фрагменты старинных текстов по криптографии, написанных на забытом диалекте. Её пальцы быстро двигались по клавиатуре. Она погрузилась в эту логическую головоломку, ища в ней отдушину, выход, но и ответ.

Один из символов в древнем тексте, обозначающий «скрытую переменную», внезапно вызвал у неё острую, почти физическую ассоциацию с «несоответствием» в деле Бауэра. Она провела параллель: как и в древних шифрах, истина могла быть скрыта в мельчайших, казалось бы, случайных деталях, которые официальная версия игнорировала. Это подтвердило её решимость «копать глубже самостоятельно», не доверяя официальным каналам и ища ту самую «скрытую переменную».