Не менее тревожными были и другие экономические показатели того времени. В период с марта по декабрь 1974 года промышленный индекс Доу-Джонса упал с 892 до 577, то есть на 37%.[18] Как показала растущая привлекательность иностранных автомобилей, некоторые ведущие отрасли тяжелой промышленности Америки, в частности сталелитейная и автомобильная, страдали от резкого снижения продаж и рекордного числа остановок работы. Промышленные районы Среднего Запада были охвачены «Ржавым поясом». Безработица, которая в 1973 году составляла в среднем 4,7%, к 1975 году выросла до 7,5%. Инфляция, составлявшая 6,2 процента в 1969 году, удвоилась до 12,4 процента в 1974 году, что стало самой сильной инфляцией мирного времени в истории США. Валовой национальный продукт (ВНП) фактически упал на 2,3% на душу населения в 1973 и 1974 годах.[19]

Столкнувшись с такими обескураживающими цифрами, Джордж Шульц, частное лицо, ранее занимавший посты министра труда, главы Управления по управлению и бюджету и министра финансов, воскликнул на встрече в Белом доме в июле 1974 года: «Страна находится в ужасном состоянии, и я хотел бы, чтобы вы, ребята из правительства, что-нибудь с этим сделали».[20] Его комментарий обнажил часто глубокую двойственность, с которой американцы — и тогда, и позже — относились к надлежащей роли государства: Снова и снова люди проклинали федеральное правительство как раздутое и неповоротливое, но при этом редко переставали требовать от него действий по оказанию им помощи и расширению их прав и льгот.

ЭТИ СОБЫТИЯ, в частности Уотергейт, разногласия по расовым и гендерным вопросам, а также экономический кризис, заставили многих американцев в 1974 году опасаться ухода того, что они представляли себе как золотой век американской истории, наступивший после Второй мировой войны. Заветная американская мечта о восходящей социальной мобильности, поддерживаемая для многих людей в те благополучные годы бурным экономическим ростом, казалась под угрозой. Американцы, поддавшиеся подобным страхам, слишком быстро зациклились на бедах страны, которая по-прежнему обладала огромным влиянием в международных делах и, несмотря на экономический спад, оставалась самым обеспеченным обществом в мире. ВНП на душу населения в Америке в 1974 году по-прежнему был значительно выше, чем у её ближайших соперников — Западной Германии и Японии.[21] Официальный уровень бедности в стране, составлявший в 1974 году 11,6 процента населения, был несколько ниже, чем в 1970 году (12,6 процента), и примерно вдвое ниже, чем в 1960 году (22,2 процента).[22] И, как воскликнул председатель Верховного суда, конституционная система выжила. После возвращения солдат из Вьетнама и разрешения Уотергейтского кризиса американцы могли с нетерпением ждать менее бурных времен и празднования двухсотлетия своей страны в 1976 году. Кроме того, молодым людям больше не нужно было беспокоиться о призыве в армию, который был отменен в 1973 году. Это была значительная свобода — одна из многих, которые останутся в будущем.

Однако многие недовольные американцы в 1974 году, да и позже, практиковали некую форму выборочной амнезии, которая вычеркнула из их сознания некоторые из бед, поразивших нацию в 95-х годах прошлого века — в том числе расовую сегрегацию, защищенную Конституцией, «красный испуг», развязавший гневные нападки на гражданские свободы, вопиющую религиозную нетерпимость и систематическую дискриминацию женщин. Многие из тех, кто с ностальгией ждал возвращения якобы благополучных 1950-х и возрождения единства и патриотизма, которые, казалось, двигали тем, кого позже назовут «величайшим поколением» (эпохи Второй мировой войны), полагали, что прогресс всегда сопутствовал историческому развитию Америки. Потрясенные проблемами 1970-х годов, они, похоже, верили, что почти все в послевоенные годы между 1945-м и убийством президента Кеннеди было лучше, чем сейчас.[23]

Если отбросить ностальгические искажения, пессимисты в 1974 году были правы, помня, что большинство лет между 1945 и 1970 годами характеризовались бурным экономическим ростом. Особенно это было характерно для 1960-х годов, когда ВНП на душу населения вырос почти на 33%.[24] Такой рост позволил все большему проценту людей получать более высокие реальные зарплаты и переходить к профессиям и «образу жизни» среднего класса. Молодые американцы в те годы казались особенно уверенными в завтрашнем дне. Они рано женились, породили «бэби-бум» (75 миллионов новорожденных в период с 1946 по 1964 год), покупали дома в пригородах, автомобили и многие другие потребительские товары. Они плыли, или так казалось, по безбрежному морю процветания.[25]

В процессе жизни у этих оптимистично настроенных американцев появились более высокие ожидания — в отношении экономики, государственных пособий, брака и дружбы, работы, здоровья и будущего своих детей. Подобно Адаму и Еве, в новом раю им было неспокойно, и они жаждали большего. Они ожидали большей личной свободы, выбора и самореализации. Став свидетелями мощного движения за гражданские права, они видели драматическое расширение свободы в своей собственной жизни, и у них появлялись все более обнадеживающие представления как о своих правах и льготах, так и (до того как их побили во Вьетнаме) о способности страны творить добро в мире.

Многочисленные группы — женщины, чернокожие, пожилые люди, инвалиды — уже организовывались, чтобы добиться большей поддержки со стороны правительства. При поддержке юристов, представляющих общественные интересы, число и влияние которых росло в последующие десятилетия, эти группы вступали в борьбу за все более широкий круг прав, тем самым повышая роль правительства и судов в жизни американцев. Хотя они выиграли многие из этих битв — в эти и последующие годы расширялись права, — они по-прежнему стремились улучшить своё собственное положение в жизни, а также продвинуть «революцию прав», как её стали называть, которая принесёт пользу другим. В открытой, сознающей свои права и устремленной в будущее американской культуре можно было верить, что один шаг вперёд сразу же приведет к другому.[26]

Спорные настроения середины 1970-х годов вызвали шквал иеремиад, многие из которых звучали на протяжении последующих тридцати лет в культуре, которая даже в лучшие времена изобиловала жалобами на культурные конфликты и пророчествами о национальном упадке. Как заметил Коммагер незадолго до отставки Никсона: «Нет консенсуса. В нашем обществе, на мой взгляд, меньше гармонии, чем когда-либо со времен, скажем, Реконструкции. Возможно, 60-е и 70-е годы стали великим расколом — расколом разочарования».[27]

Американцы, разделявшие опасения Коммагера, воспринимали 1970-е годы как начало новой проблемной эпохи, которую по-разному называли «эпохой пределов», «временем конфликтов» или «эпохой упадка». Приученные ожидать прогресса, они были нетерпеливы и сопротивлялись лидерам, которые требовали от них жертв. Подозрительно относясь к авторитетам, они быстро направляли свой гнев на Форда, лидеров Конгресса, крупных бизнесменов, юристов — всех, кто занимал властные позиции. В 1970-е годы никто из лидеров и институтов не был застрахован от критики, которая в значительной степени исходила от средств массовой информации, чьи лидеры стали гораздо более скептичными и конфронтационными в результате вьетнамских и уотергейтских перипетий, и которые сомневались, можно ли доверять каким-либо авторитетам. Как сказал президент Гарвардского университета Дерек Бок, «налицо явная нехватка людей, способных дать убедительные ответы или даже указать направление для поиска решений».[28]