Какофония ударила первой.

Не запах, не пыль, не полумрак — именно звук, острый и беспорядочный, как пригоршня брошенных на каменный пол гвоздей. Сотни механических сердец бились без всякого такта. Одни спешили, отстукивая паническую дробь. Другие отставали, волоча за собой секунды, словно каторжники — ядро. Третьи издавали одинокое, жалобное «дзинь», прощаясь с минутой, которая уже никогда не станет следующей. Констебль-аналитик Протокол замер на пороге, и всё его существо, выстроенное по ранжиру и сшитое из параграфов, испытало физическую боль. Это был не просто беспорядок. Это был мятеж. Восстание времени против самого себя.

Он шагнул внутрь, и воздух, плотный, как войлок, обволок его. Протокол вдохнул, и его аналитический ум, не спрашивая разрешения, принялся за вскрытие. Верхний слой: резкий, хирургический запах латунной полироли, запах стирания улик. Под ним — тело, тёплое и маслянистое, аромат разогретых механизмов и застарелого гения. И совсем у пола, как горький осадок в чашке с плохими новостями, лежал третий слой. Тонкий, едкий, почти неуловимый. Запах загнанного в угол страха.

Протокол двинулся вглубь мастерской, его ботинки осторожно обходили разбросанные по полу чертежи. Эти схемы были похожи на карты безумия; его мозг, привыкший к утешительной геометрии унифицированных форм, отказывался их читать. Он видел не шестерни и рычаги. Он видел застывшую на бумаге мигрень.

И посреди этого гениального, бурлящего хаоса он увидел святилище порядка.

Пустота.

В самом центре мастерской, на досках пола, лежал прямоугольник идеальной чистоты. Пыль вокруг него, плотная, серая, бархатная, хранила следы эпох. Но внутри этого прямоугольника не было ничего. Ни соринки. Ни следа. Дерево блестело тусклым, натёртым до лоска свечением. Словно кто-то на коленях, с маниакальным отчаянием, пытался стереть не грязь, а само событие.

Здесь стоял «Прокрастинатор».

Протокол смотрел на этот кричащий своей пустотой квадрат, и внутри его черепа, со скрипом несмазанного механизма, сошлись три шестерни. Галлон полироли. Запах паники. Пустое место.

Он ожидал триумфа. Того холодного, чистого удовлетворения, которое испытывает детектив, находящий логово. Но вместо этого в груди что-то глухо стукнуло и пошло не так. Это была не вина — вина была эмоцией слишком неточной, слишком человеческой. Это было осознание. Чёткое, как строка в отчёте.

Картина сложилась сама собой. Господин Тик-Так, гений, способный услышать фальшивую ноту в тиканье часов за три квартала, стоит на коленях с тряпкой. Его руки дрожат. Он доводит до блеска пол, чтобы скрыть следы своего провала. Провала, спровоцированного не сложностью вселенского механизма, а невыносимой сложностью одного-единственного бланка.

Его, Протокола, бланка.

Унифицированная форма межгильдийных запросов №11-ter.

Что-то в кителе вдруг стало тесным, будто он был сшит на человека с куда более чистой совестью.

Вечно серое анк-морпоркское небо показалось слепящим. Протокол прищурился. Следующий шаг по уставу: опрос свидетелей. Шаг, который он презирал. Устные показания были чистой энтропией: смесь фактов, вымысла, домыслов и откровенной лжи, которую невозможно было подшить к делу.

Миссис Огуркинс уже ждала, вывалившись по пояс из окна на предусмотрительно подложенную подушку. Её окно было идеальной наблюдательной точкой, а сама она — главным городским источником недостоверной информации.

— Констебль Протокол, Городская Стража. Я провожу…

— Бедный господин Тик-Так! — загремела она, как пустой бидон, сброшенный с лестницы. — Сбёг, голубчик, точно вам говорю, сбёг! К тётушке своей, в Квирм! Я ж ему всегда говорила, то есть, не я, а она, тётушка его, в прошлый свой приезд, прямо вот на этом месте стояла и говорила: «Тикки, — она его так зовёт, мило, правда? — бросай ты эти свои железки, они тебя в могилу сведут! Поехали ко мне, у меня пироги с почками, кровь разгоняют!» Вот он и поехал, точно вам говорю!

Протокол медленно обработал информацию. «Тикки». Он мысленно внёс пометку в воображаемый протокол: «Возможное оперативное прозвище. Проверить».

— Миссис Огуркинс, меня интересуют факты, а не семейные анамнезы. Вы видели, как он уходил?

— Ещё бы! — Её грудь вздымалась от гордости. — Я всё вижу! Тащил саквояж, здоровенный такой, знаете, из настоящей драконьей кожи, ну, или очень хорошей подделки. С гостинцами, небось. Тётушка-то его обожает сливовый мармелад, а у нас его делает только г-н Смаут, и то по четвергам, а вчера как раз и был… ну, тот самый четверг.

Его мозг, казалось, начал плавиться от потока ненужных данных.

— Дата и точное время, — произнёс он голосом, в котором звенел холод стали хорошо смазанного дырокола.

— Да вчера же! Как и всегда! — всплеснула руками женщина. — Так спешил, бедный мальчик, так торопился…

Он проиграл. Протокол вежливо кивнул, пробормотал что-то о необходимости сверить данные и поспешно ретировался, пока его не женили на какой-нибудь племяннице с подгоревшими пирогами.

Бумага. Только бумага не лжёт.

Он вошёл в бакалейную лавку «Всё для всех». За прилавком стоял г-н Смаут, человек с лицом, вымоченным в уксусе.

— Счета на имя господина Тик-Така за последнюю неделю, — без предисловий потребовал Протокол.

Смаут смерил его взглядом, который ясно говорил, что он думает о Страже, налогах и мироздании в целом. Он думал о них плохо. Но упоминание формуляра 32-А («Запрос финансовой информации») заставило его недовольно крякнуть и извлечь из-под прилавка проколотый гвоздём листок.

Дешёвая, шершавая бумага казалась честнее лощёной кожи миссис Огуркинс. Протокол пробежал глазами по корявым строчкам.

Сухари дорожные (твёрдость: камень) – 1 фунт.

Масло для лампы (с запахом) – 1 пинта.

Карта Краевых гор (уценённая, пятна, неточности) – 1 шт.

Спички (отсыревшие) – 1 коробок.

Счёт лёг на прилавок. Взгляд Протокола скользнул по улице и вернулся к списку.

Никакого мармелада.

Никаких гостинцев для тётушки. Господин Тик-Tak не сбежал к тёплым пирогам. Он ушёл в горы.

Пока констебль Протокол возвращался в свою цитадель порядка, в другой части города командор Ваймс вёл свою войну. Он стоял в тени арки, глядя на часы. 14:29. Через тридцать секунд из таверны «Задушенный барабан» выйдет Хрипун Билл. Следом — торговец угрями. Кошелёк переместится. Ваймс знал сценарий этого дня лучше, чем свои пять пальцев.

Он вышел из тени.

— Билл, ты арестован.

— За что, командор? — прохрипел воришка. — Честное слово, я ж ничегошеньки…

— За то, что сделаешь через двадцать секунд, — мрачно ответил Ваймс, хватая его за шиворот.

Торговец угрями прошёл мимо, сжимая кошелёк. Скрылся за углом. Целый. Невредимый.

Ваймс разжал пальцы. Может быть, сегодня…

— Караул! Грабят!

Крик донёсся со следующей улицы.

Ваймс сжал кулаки так, что побелели костяшки. Чёрный ход. Билл вышел через чёрный ход. Командор не мог победить этот день. Он мог лишь вносить в его сценарий мелкие, бессмысленные правки. И это сводило его с ума.

Протокол разложил улики на своём столе: убийственную форму №11-ter, счёт на полироль, счёт на сухари, уценённую карту. Картина была почти полной, но в ней не хватало ответа на главный вопрос. Зачем? Зачем гению-часовщику, панически боящемуся документов, идти с отсыревшими спичками в горы, известные тем, что съедают путешественников, выплёвывая только их ботинки?

Он взял карту. Издание «Путеводитель для Оптимистов», печально известное творческой интерпретацией географии. Карандашом было обведено место. Без названия. Лишь сноска, напечатанная шрифтом, способным вызвать вывих глазных яблок.

«Здесь, по слухам, обитает гном, способный починить любую вещь, которая тикает. Местоположение может меняться в зависимости от его настроения и наличия у посетителей эльфийского пива».