Внутри сидел дракончик. Размером с откормленного кота, он был чудовищно, непростительно, вульгарно розовым. Не нежным оттенком зари, а кричащим цветом дешёвой конфеты. Дракончик моргнул огромными фиалковыми глазами, икнул и выпустил из ноздрей два идеальных колечка радужного дыма.

Протокол кашлянул в кулак.

— Леди Овнец? Констебль-аналитик Протокол. Мне поручено задать несколько вопросов касательно… э-э… несанкционированной пролонгации текущих суток…

Она даже не повернула головы. Просто ткнула пальцем в перчатке в сторону вольера.

— Вы видите это, констебль? Просто посмотрите. Этот оттенок. Это не цвет. Это симптом. Это генетическое преступление.

Дракончик икнул ещё раз и выдохнул облачко съедобных на вид блёсток.

— Мэм, я понимаю ваше… эстетическое потрясение. Но согласно моим данным, вчера вы воскликнули, цитирую: “Я бы остановила само время, чтобы этого не случилось!”. Не могли бы вы это прокомментировать?

Только тогда леди Сибилла повернулась. Её обычно добродушное лицо было твёрдым, как булыжник на мостовой.

— Остановила бы? — голос её был низким, вибрирующим. — Констебль, я бы обратила время вспять, нашла предков этого… этого недоразумения и лично проследила бы, чтобы они пасли овец на разных континентах! Вы говорите мне о каком-то «Завтра»! А я говорю о веках безупречной селекции, о чистоте крови, спущенных коту под хвост из-за одного… пошлого… мезальянса!

Она схватила Протокола за рукав. Хватка была как у кузнеца. Она подтащила его к стене, увешанной гигантскими генеалогическими древами.

— Смотрите! Лорд Пеплобрюх Третий! Безупречный фенотип! Леди Искродышащая! Их союз должен был дать идеальное потомство! Образцовых, благородных, тёмно-серых драконов! А я получаю… это! Это фенотипическое загрязнение, констебль! Это рецессивный признак, который вылез наружу, как незваный родственник на похоронах!

— Леди Овнец, но время…

— К демонам время! — отрезала она. — Что толку от «Завтра», если в этом «Завтра» мои драконы будут розовыми? Вы представляете себе репутационные издержки?

Он ушёл оттуда с гудящей головой, унося в блокноте схемы скрещивания и запах жжёного сахара. В отчёте он пометил: «Субъект Л.С.О. имеет ярко выраженный мотив. Однако вся психическая энергия субъекта поглощена текущим генеалогическим кризисом. Вероятность того, что она нашла время и ресурсы для остановки глобального темпорального потока, оценивается как низкая. Она не останавливала время. Она просто была бы чертовски рада, если бы кто-то это сделал за неё.»

Если теплицы леди Сибиллы были храмом буйной, хаотичной жизни, то контора Чудовища Бухгалтера была мавзолеем абсолютного порядка. Протокол вошёл и замер, чувствуя, как воздух выдавливается из его лёгких. Здесь не было запахов. Ни пыли, ни чернил, ни даже жизни. Казалось, сам кислород был посчитан, пронумерован и выдан под роспись. Порядок здесь был настолько совершенным, что Протоколу, апологету порядка, стало дурно. Это была его мечта, его утопия, и, оказавшись внутри, он понял, что она невыносима.

Наученный горьким опытом, он не стал обращаться к глиняной статуе, неподвижно сидевшей за столом. Он подошёл к клерку-человеку, который выглядел так, будто его сделали из пыли и сожалений, и официально запросил «всю документацию, касающуюся темпоральных финансовых прогнозов».

Клерк молча принёс один-единственный, толстый, идеально переплетённый том. На холодной чёрной обложке золотом было вытиснено:

«ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПО ОПТИМИЗАЦИИ ГОРОДСКОГО БЮДЖЕТА ПУТЁМ ПЕРМАНЕНТНОЙ СТАГНАЦИИ ТЕМПОРАЛЬНОГО ПОТОКА (Т.Е. АННУЛИРОВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ “БУДУЩЕГО”). С ПРИЛОЖЕНИЯМИ.»

У Протокола перехватило дыхание. Он открыл первую страницу.

«Введение. Концепция “Завтра” исторически является основным источником финансовой нестабильности. Такие деструктивные явления, как инфляция, процентные ставки и фьючерсные рынки напрямую проистекают из существования непрогнозируемого будущего. Ликвидация данной переменной позволит достичь состояния Абсолютного Баланса…»

Логика была безупречной. Холодной. Убийственной. Он поднял глаза на неподвижную фигуру Бухгалтера.

— Я хотел бы задать вам вопрос.

Голем медленно, со скрипом, повернул свою глиняную голову.

— Это ваша работа? — Протокол положил доклад на стол.

— Утвердительно, — проскрипел голем. Его голос был похож на звук камня, скребущего по надгробной плите.

— Так вы признаёте, что разработали план по ликвидации Завтра?

— Корректировка, — монотонно ответил Бухгалтер. — Не “план”, а “теоретическая модель”. Расчёты верны. Экономическая выгода неоспорима.

Протокол почувствовал укол триумфа. Вот оно.

— И вы привели эту модель в исполнение!

Голова Бухгалтера начала едва заметно дымиться.

— Отрицательно. Для практической реализации требовалось выделение ассигнований по статье “Капитальное вмешательство в фундаментальную структуру реальности”. Запрос на финансирование был отклонён советом Гильдии как не имеющий достаточного бюджетного обоснования.

— И… и это вас остановило? — недоверчиво выдохнул Протокол.

— Действовать без утверждённой сметы, — произнёс голем, и в его голосе, казалось, прозвучала нотка такого глубочайшего презрения, на которое только способна обожжённая глина, — финансово безграмотно.

Протокол был раздавлен. Он молча забрал доклад и попятился к выходу, чувствуя себя глупцом. В коридоре, где снова можно было дышать, он остановился. К стойке, за которой сидел высушенный клерк, боязливо подошёл маленький торговец в дорогом костюме. Он огляделся, наклонился к клерку и прошептал так тихо, что Протокол едва расслышал:

— Прошу прощения… я слышал… у вас тут есть один интересный труд… насчёт… ну, вы понимаете… будущего. Нельзя ли… чисто для внутреннего пользования… получить копию? Моя гильдия была бы очень… заинтересована.

И в этот момент по спине Протокола пробежал холод, не имеющий ничего общего с погодой. Он понял. С ужасающей, тошнотворной ясностью. Проблема была не в том, что кто-то один, будь то разгневанная аристократка или бездушный голем, остановил время.

Проблема была гораздо, гораздо хуже.

Проблема была в том, что идея остановить время оказалась чертовски хорошей идеей. И она начала распространяться, как чума.

Для большинства жителей Анк-Морпорка день, который отказался заканчиваться, был источником нарастающего раздражения. Он начинался с недоумения, перетекал в тревогу, а к четвёртому или пятому «утру» устоялся в виде угрюмой рутины, приправленной глобальной нехваткой чистых носков.

Но для констебля-аналитика Протокола это были лучшие дни в его жизни.

Он был счастлив.

И это его немного пугало.

Он опустился на колени, и форменные брюки погрузились в прохладную, податливую грязь переулка где-то в недрах Тёмных подворотен. На лице его застыло выражение священного восторга — такой бывает у часовщика, нашедшего единственно верную шестерёнку, или у библиотекаря, узревшего все книги на своих местах. Мир наконец-то перестал дёргаться и суетиться. Он замер, превратившись в идеальное, статичное место преступления. В гигантский, открытый для изучения архив.

— Ну, эм… Протокол? — Голос констебля Оглобли, неуклюжий и неуместный, нарушил благоговейную тишину. Оглобля вот уже час безуспешно пытался выглядеть занятым, перекладывая один и тот же булыжник с места на место, словно репетируя некую очень медленную и очень бессмысленную пьесу. — Может, это… вернёмся в участок? Чаю выпьем? Он ведь всё равно не остынет.

Протокол его проигнорировал. Он работал. Вооружённый складной латунной линейкой и циркулем из своего персонального полевого набора «Для ведения следствия в условиях строгой отчётности», он скрупулёзно замерял глубину отпечатка в застывшей грязи. Для него это была не грязь. Это был первичный документ.