— Чрезвычайно рад, чрезвычайно! Госпожа Полада, примите мои искренние соболезнования по поводу столь внезапной кончины сеньора де Сенегена. Все мы были поражены этим. Но что поделать, такова жизнь. Могу я узнать, какое дело привело вас ко мне? Уверяю, я выполню всё, что в моих силах.

Фразы были дежурные, как и улыбка с поклонами. Однако тот факт, что городской прево был осведомлён о кончине моего отца, мягко говоря, удивлял.

— Благодарю, — кивнула мама. — Вы хорошо осведомлены о проблемах моей семьи.

— Должность обязывает. Так с чем пожаловали?

Я ждал, что он предложит маме присесть, но ни стульев, ни скамеек в кабинете не было. Видимо, городской прево вёл переговоры исключительно с теми, кто ниже его по статусу, и подобным образом стремился показать просителям их место. В этом был смысл: я начальник, ты никто. Но к нам он отнёсся с уважением, иначе не стал бы вставать и подходить.

— Господин Лушар, после гибели сеньора де Сенегена нам стали поступать угрозы от его старшего сына, Мартина де Сенегена. Я бы хотела просить оградить нас от его посягательств.

Прево покачал головой, словно у него разболелся зуб.

— Это печально, это очень печально. Считаю, что поведение нового сеньора де Сенегена нельзя считать адекватным. Однако я не в праве что-либо сделать и как-то повлиять на него. Могу лишь предположить, что в сложившейся ситуации для вас, госпожа Полада, и вашего сына лучшим выходом послужит переезд куда-нибудь в предместье. Там жизнь намного дешевле. Продайте дом, арендуйте небольшую усадьбу…

— Начнём выращивать капусту, морковку, сельдерей, что по закону тут же приведёт к утрате благородства, — продолжил я за него. — Из дворян в вилланы. Вы этого добиваетесь, господин прево?

Он скосился на меня, и я кивнул:

— Да, да, не смотрите так, я изучал юриспруденцию в Парижском университете. Увы, но заниматься возделыванием земли собственноручно дворянам запрещено, а иного выхода у нас попросту не будет. К тому же, в городе дом и клочок земли, на котором он стоит, юридически принадлежат нам, а в предместьях вся земля находится в управлении герцога Бургундии Филиппа Доброго. Сильно сомневаюсь, что он согласиться принять от меня оммаж[2]. Кто я, собственно, такой? Даже не рыцарь. Дворянин по происхождению, но не имеющий ни титула, ни владений. В лучшем случае, со мной согласится разговаривать его представитель на этих землях, и именно с ним придётся договариваться об аренде. А кто у нас представитель герцога Филиппа в Реймсе. Ага, это некто господин Лушар, прево и по совместительству член городского совета. Не знаете этого человека?

Прево натянуто улыбнулся.

— У вас были хорошие преподаватели, господин Вольгаст. Пожалуй, я готов предложить вам место секретаря в моём кабинете. Восемь денье в день, двенадцать ливров годового дохода. Как вам такое предложение?

Признаться, у меня ёкнуло сердечко. Двенадцать ливров для нашей семьи — это выход из затруднительного финансового положения. Шиковать не получится, но и с голоду не помрём. Да и законом не запрещено заниматься деятельностью подобного рода.

Я повернулся к маме, её взгляд выражал одобрение.

— Хорошее предложение, — согласился я. — А если вдобавок ко всему существует возможность продвижения по службе, тогда вообще замечательно.

Это был бы не просто выход из затруднительного финансового положения, но и отказ от карьеры служителя религиозного культа, что устраивало меня ещё больше.

— О, конечно, — оживился прево. — Будет и продвижение, и дополнительные выплаты. Вам стоит лишь подписать купчую о продаже дома мастеру Батисте. Вы ничего при этом не теряете. Городской совет выделит вам комнату для проживания здесь неподалёку, а все издержки за найм жилья возьмёт на себя.

Снова этот мастер Батист. Похоже на заговор. Мастер Батист очень влиятельный человек в городе, если даже городской совет участвует в продвижении его сделок. Может быть, есть смысл встретиться с ним и поговорить?

Мама взяла меня под руку. Услышав уже изрядно надоевшее имя, она проговорила елейным голосом:

— Мы подумаем над вашим предложением, господин Лушар.

На улице она выразилась яснее:

— Я не позволю продать наш дом!

Я кивнул. Продавать дом нельзя, это автоматически переведёт нас в положение третьего сословия[3]. Мы станем городским плебсом, лишимся дворянских привилегий, и никакие продвижения по службе не заменят их. Но, с другой стороны, перед глазами вновь замаячил ненавистный постриг. Мама говорила, что занятия в богословской школе начнутся в октябре, учёба займёт не менее трёх лет. Что ж, у меня есть три года, чтобы придумать повод не становиться попом.

Мимо ратуши в сторону Атласного двора проехала кавалькада всадников. Первым ехал герольд в жёлтом сюрко[4], на груди можно было разглядеть герб господина: на ярко-жёлтом поле чёрный Андреевский крест. В руках герольд держал небольшое знамя — квадратный баннер в тех же цветах, что и герб. Такие баннеры дозволялось иметь лишь рыцарям, проявившим доблесть на поле боя и получившим за это право собирать собственное копьё[5].

Господин ехал сразу за герольдом на статном рыжем жеребце одетый во всё жёлтое, отчего казалось, что и лицо его, и глаза, и волосы тоже отсвечивали жёлтым. На вид ему было около сорока, человек явно высокого статуса и не бедный. Он взглянул на меня сверху вниз, и потянул поводья, придерживая шаг коня. Следовавшие за ним оруженосцы так же придержали лошадей, а один окликнул герольда, чтобы тот не отрывался слишком далеко вперёд.

— Хороший меч, — проговорил рыцарь, кивая на мой пояс. — Даю три ливра.

Ко мне тут же подскочил юный паж и, склонившись с седла, протянул золотой экю. Он держал монету между указательным и большим пальцем, она так призывно сверкала на солнце, что очень хотелось взять её.

Я отрицательно покачал головой.

— Шесть ливров и… — рыцарь окинул взглядом свиту. — И коня. Вон ту пегую лошадь. Эй, как тебя, слазь! — ткнул он в пажа. — И сбрую вместе с ней. Согласен?

Я мельком осмотрел пажескую кобылку. Так себе. Гуго учил меня оценивать лошадей по внешнему виду, эта была из тех, что не жалко и загнать. На торгах за неё дадут не больше пятнадцати су и пять за упряжь, и того ещё один ливр к предложенным шести. Семь ливров за меч, который стоит явно намного больше.

— Не согласен.

— Что так?

— Я не торгую оружием.

Рыцарь усмехнулся:

— А ты уверен, что имеешь право на такой меч?

— Это легко проверить. Стоит лишь попробовать отнять его у меня.

Я посмотрел в глаза баннерету, взглядом показывая всю его неправоту. Тот прищурился, моё откровение ему не понравилось, да и намёк на выяснение отношений по-мужски тоже удовольствия не доставил. Не то, чтобы он испугался — ни в коем случае — просто было неприятно слышать это из уст какого-то нищеброда. Оруженосцы, привыкшие понимать волю господина по выражению лица, направили на меня коней. Затоптать простолюдина в общей толчее во благо хозяина для них было не в новинку. На площади начали собираться прохожие, привлечённые намечающимся зрелищем.

Однако доводить дело до столкновения необходимости не было. Я перехватил поводья пажеской кобылки и потянул на себя, ставя лошадь между собой и оруженосцами. Паж растерялся, не зная, что делать в такой ситуации. Хоть бы меч достал и попытался меня ударить.

— Какой отчаянный буржуа, — усмехнулся рыцарь. — Что ж, раз тебе не терпится…

Он перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. Оруженосцы попрыгали следом, но рыцарь жестом остановил их:

— Сам! Я сам накажу наглеца.

Паж подал ему перчатки, протянул меч.

— Лишнее, — отмахнулся баннерет. — Справлюсь и без этого. А вы учитесь. Не для каждой драки требуется железо.

Он шагнул ко мне, и я сразу почувствовал неприятную слабость в локтях и коленях. От этого незнакомого рыцаря веяло силой. Он явно не дурак подраться. Я тоже не дурак, но понятия не имею, как делали это в Средневековье. Сгодятся ли мои навыки дворовых потасовок здесь? Я никогда не отказывался от драк и запрещённых приёмов, но сейчас на меня надвигался человек, для которого война являлась профессией. Такие не бьют ради красивого удара и внимания девочек.