— Вольгаст?

— Мама, верьте мне, я никому не позволю обидеть вас и никому не позволю отнять нашу собственность. Я буду драться. Я такой же сеньор де Сенеген, как и Мартин.

Тут она могла сказать, что в отличие от Мартина я не сеньор, а бастард де Сенеген, и пока у меня не появится какого-либо титула, что весьма сомнительно, меня так и будут величать — бастард де Сенеген. Но мама не стала этого уточнять, развернулась и ушла.

Из флигеля вышел Гуго. На нём была стёганка, в руках два деревянных меча. Один он протянул мне.

— Помните, господин, как мы сражались?

Конечно, помню. Гуго как только не изворачивался, чтобы поддаться мне, дабы я чувствовал себя тем самым рыцарем, которым мечтал стать. Получалось у него плохо, потому что на каждый мой удар закалённый в боях ветеран мог ответить тремя. Но он сдерживался, и эта сдержанность присутствовала в каждом его движении.

— Помню. Только на этот раз без поддавков.

— Как скажете.

Я встал в длинную стойку, выставив меч перед собой и сжимая его двумя руками. Самая удобная стойка для защиты. Кураев любил взорваться серией диагональных ударов, заканчивающихся как правило уколом в ногу, но в этом положении я легко удерживал его на расстоянии и в любой момент мог вогнать острие ему под мышку или в щель забрала. Разумеется, условно. Мечи наши ни в какую щель не могли пролезть, да и правилами подобные действия запрещались. Короче, песочница для взрослых дядечек в железном макияже. Отныне всё по-другому.

— Чуть выше, господин, — отреагировал на моё положение Гуго. — Старайтесь, чтобы кончик меча был на уровне глаз, а навершие по центру груди… Да, так. А теперь парируйте!

Он ударил так же, как это делал Кураев, но вместо того, чтобы идти в ноги, неожиданно влился в моё движение и ткнул в грудь. И тут же отпрыгнул, разрывая дистанцию.

Укол пришёлся под сердце, в диафрагму, от боли я едва не согнулся, дыхание перехватило. Захотелось опуститься на корточки и отдышаться. Гуго покачал головой:

— Терпите, господин. Вы хотели без поддавков? Получайте. Будь на вас кираса или бригантина, вы бы ничего не почувствовали. Но ни кольчуга, ни стёганка такого укола не выдержат. Поэтому будьте внимательны и всегда обращайте внимание, во что облачён противник.

— Понял, спасибо, Гуго, — я наконец-то смог дышать полной грудью. — Как парировать такой удар?

— Просто. Держите противника на расстоянии, не позволяйте ему сблизиться. А если он всё же прошёл сквозь вашу защиту, сделайте вот так… Нападайте!

Я постарался повторить удар Гуго, и у меня получилось вплестись в его движение, обхватить клинок, но когда мне показалось, что сейчас я тоже уколю его в грудь, Гуго вдруг сделал поворот кистью, и мой меч прошёл между его рукой и рёбрами, а старик обозначил по мне удар кастетом, то бишь, удар рукой, сжимающей рукоять. Достигни этот удар цели, и валятся мне на земле с рассечённым лицом и выбитыми зубами. А если ещё крестовиной в глаз, то вообще здравствуйте братья циклопы.

— Поняли, что я сделал?

— Понял.

— Этот приём показал мне ваш отец. Он был настоящий мастер. Ну что, продолжим?

Мы топтали пыль на дворе до самого вечера. Перрин несколько раз выносила нам воду в кувшине умыться и утолить жажду. Я пропотел насквозь, вымотался, сбросил лишний жир, но остался доволен. Мама больше во двор не выходила, однако я видел её силуэт в зале. Она сидела в кресле у камина и вышивала.

Гуго поглядывал на меня настороженно, и чем дальше, тем взгляд его становился острее.

— Что ты так смотришь, старик? — не выдержал я. — Я делаю что-то не так?

Он покачал головой:

— Не знаю, как сказать, господин.

— Говори, как есть.

Он облокотился о меч, продолжая разглядывать меня исподлобья.

— Вы не такой как раньше, господин…

— Со временем все меняются.

— Вчера вы были совершенно другим, не таким, как сегодня. Вы и думать не хотели о мече, а сегодня добрую половину дня бегаете по двору и почти не устали. Вон как легко дышите. Так не бывает.

Неувязочка. Для меня пять-шесть часов тренировки обычное дело. Без серьёзной подготовки на турнире не победить. Но для предыдущего держателя тела подобные моменты считались невозможными. Надо как-то определиться с дальнейшими действиями. Полностью избавится от несоответствия в поведении вряд ли получится, но делать это надо дозировано, чтобы тем, кто хорошо меня знает, не так явно бросалась в глаза разница между мной прежним и нынешним.

А пока я решил перевести подозрения в шутку.

— Гуго, я думал тебя порадует моё рвение. Ты воин, должен ценить это.

— Ценю, ага, но… Мне как будто нечему вас учить. Вы знаете и владеете приёмами, которые вам никто не показывал. Вы стали лучше двигаться, меняете стойки. И вы никогда не могли фехтовать левой рукой, — он сжал зубы и проговорил сквозь них. — Раньше я вас не любил, господин, чего уж скрывать. А теперь боюсь.

Я перебросил меч в правую руку, сделал круговое движение и нацелил острие на старика.

— Хорошо, я буду фехтовать правой. Продолжаем.

В дом я вернулся, когда начали сгущаться сумерки. Перрин поставила передо мной миску густой чечевичной похлёбки и кусок холодной курицы. Похлёбка приправлена специями: укроп, петрушка, ещё что-то. Запах аппетитный. Я навернул порцию за пять минут; брюхо забилось, но душа требовала добавки. Посмотрел на котелок, облизнул ложку. Нет, хватит. Мама продолжала вышивать при свете масляной лампы.

— Перрин, — окликнул я служанку, — с сегодняшнего дня вы с Гуго ночуете в доме.

Мама подняла голову, брови недовольно сдвинулись. Не прошло и суток с момента моего перемещения, как сын стал главным разочарованием её жизни.

— Слуги в доме?

— Людям Мартина ничего не стоит залезть ночью во двор, пробраться во флигель и перерезать горло Перрин и Гуго. Кто потом будет соскабливать их кровь с пола?

Я намеренно сгущал краски, играя на воображении впечатлительной Перрин. Служанка предсказуемо всхлипнула, по щекам покатились слёзы. Мама неодобрительно покачала головой.

— Завтра же с утра сходим к прево[1], — она в упор посмотрела на меня. — Надеюсь, пока мы будем отсутствовать, никто не перережет Перрин горло?

— Будьте спокойны, мама, днём ей ничто не угрожает.

Я поблагодарил за ужин, пожелал всем доброй ночи и поднялся в свою комнату. Разделся, лёг на кровать. Вот и первая моя ночь на новом месте. Спать не хотелось, в крови плескался адреналин. Я чувствовал себя обманутым, и если бы не дикая усталость после тренировки, кто знает, разрыдался бы. Меня как будто обокрали, забрали всё знакомое и устоявшееся и подсунули чужое: чужое время, чужое место, дом, вещи, людей. Чтобы это хоть немного стало своим, я должен вспомнить прошлое. Какие-то крупицы уже пробились наружу, но этого мало, требуются дополнения. Отчего-то нужно оттолкнуться. От чего?

Я учился в Парижском университете. Это открытие пришло ко мне внезапно во время спора с матерью. Что ещё?

Мой отец убит моим единокровным братом. Повод банален: наследство. Причина… Они придерживались диаметрально противоположных взглядов на политическую ситуацию в стране.

Политическая ситуация в стране…

Память снова заработала с усердием. Сейчас тысяча четыреста двадцать восьмой год. Сеньория Сенеген находится в Шампани, западнее Труа, отец владел ею на правах лена в обмен на военную службу. Проще говоря, он был вассалом непосредственно короля Франции, ибо эти земли ещё не так давно входили в королевский домен. Поэтому он и поддерживал партию арманьяков[2], ратующих за возведение на французский престол дофина Карла, нынешнего короля Карла VII. Однако сейчас эти земли отошли герцогу Бургундии Филиппу Доброму, союзнику англичан.

Всем этим земельным перестановкам предшествовали весьма печальные для Франции события.

Тринадцать лет назад в августе тысяча четыреста пятнадцатого года Генрих V Ланкастерский, король Англии, высадился в Нормандии. Агрессия была вызвана старыми обидами, связанными с династическими правами английских правителей на трон Франции, а также с возвратом Аквитании, Анжу, Мена и Нормандии английской короне. Это составляло практически треть французских земель, и отказываться от них молодой король не собирался. В свою очередь, советники Карла VI Безумного правившие вместо него, не собирались ничего возвращать. Надо быть полным кретином, чтобы отдать треть страны заморским наглецам. Дипломатия вопрос не решила и Генрих осадил Арфлёр. Спустя месяц город сдался, а король двинулся на северо-восток в сторону Кале.