Стук в дверь: журналист из «Нью-Йорк таймс».

1 января 1941 года газета напечатала о нем:

«А. де Сент-Экзюпери… вчера, прибыв из Франции, заявил, что его страна проиграла войну, поскольку люди, поставленные во главе армий, были совершенно неспособны постигнуть характер современной войны и поскольку страна оказалась плачевно неспособной к самоорганизации… Так как он развивал мысль о том, что Франция наверняка преодолеет этот склон своей истории и вновь окажется среди великих наций, ему был поставлен вопрос: как же она это сделает? Моментальный ответ: „Это я и хочу спросить у вас“.»

Город воздетых рук, однако, встретил его аплодисментами. Через две недели в отеле «Астор» в его честь был накрыт стол на 1500 приборов — первый из длинной череды обедов. Ассоциация американских книжных издательств и магазинов преподнесла ему премию «за лучшую книгу по общей (не фантастической) литературе за 1939 год». Он держал в руках «Планету людей», обратившуюся в раскрытую бронзовую книгу с золотой чеканкой благодарностей, а с лица его не сходила краска. Эту книгу он привез в США в августе тридцать девятого, за месяц до начала войны, — теперь ею были уставлены все книжные витрины Нью-Йорка. Америка зачитывалась французским «пилотом-поэтом-писателем», гадали: что привез он на этот раз? «Хотя он носит прическу „а-ля концентрационный лагерь“, ему не пришлось быть военнопленным…» («Нью-Йорк таймс» от 19 января). Рейнал и Хичкок, его издатели, и Максимилиан Беккер, его литературный агент, попробуют удержать его здесь, по опыту зная: «Чтобы заставить Сент-Экзюпери писать, лучше всего закрыть его в комнате на ключ…»

Но в этот раз он ехал не за премией и тем более не за новым литературным успехом.

Увы! — его принимали за кого угодно, но только не за посланца его растерзанной, нуждающейся в помощи родины.

Самозваному дипломату официально эту миссию изложить было некому. Говорить о ней он мог только с друзьями.

В Америке Сент-Экзюпери подружился с четой Линдбергов. Чарлз Линдберг стал знаменитостью с тех пор, как в мае 1927 года впервые перелетел Атлантику, а Энн Линдберг, сопровождавшая мужа во всех его полетах, написала книгу «Подымается ветер». Еще два года назад, в августе тридцать девятого, когда Сент-Экзюпери плыл в Америку со своей «Планетой людей», мир, казалось, был устойчив и прекрасен, он без скрипа вращался на своих осях, люди жили буднично и спокойно: «День отдается семейным ссорам, ночью же к человеку возвращается Любовь. Потому что Любовь сильнее этого словесного ветра…» Он плыл тогда в Америку, а один из его самых близких друзей, Анри Гийоме, догнав корабль в Атлантике, помахал Антуану крыльями своего гидроплана. Так когда-то и Сент-Экзюпери, когда Гийоме разбился в Кордильерах, пять дней подряд летал — низко, с опасностью для жизни, — над горами, выглядывая шагающего друга или его труп, потому что жена летчика получила бы пенсию только по предъявлении трупа. И в мирной жизни хватало риска, обвалов, катастроф, но все уравновешивалось самим миром — он дарил людям ссоры и любовь, давал покой тем, кто предпочитал покой, и беспокойство тем, кто выбирал беспокойство. С Линдбергами, ставшими в Америке его лучшими друзьями, они много говорили о фашизме — тогда не верилось, что сапог шагнет дальше Австрии и Чехословакии, что он осмелится пнуть мир и привести его в наклонное состояние. Но теперь это произошло…

Чарлз Линдберг создал и возглавил комитет «Америка прежде всего!».

Еще в январе сорок первого Линдберг выступал в конгрессе как «частное лицо» — пройдет немного месяцев, и он окажется лидером одного из самых массовых общественных движений в США. Сент-Экзюпери хорошо помнил, что и у него на родине было немало пацифистов, людей, искренно отвергавших войну и боровшихся против нее. О, злая гримаса истории! — большинство из них неуправляемой волной стихии прибило к вишизму. Теперь, когда война уже шла, он воспринимал пацифизм как предательство самого мира…

С родины ему пришлют ласковую, теплую, увесистую пощечину: не потрудившись даже спросить согласия, Виши назначило его членом Национального совета — института, призванного заменить собой разом все политические партии Франции. Он запечатает пощечину в конверт с обратным адресом, даст гневные разъяснения в газетах. Но отныне и уже до конца войны немало «героев Сопротивления», отсиживавшихся за океаном и проведших войну в спорах о судьбах Франции, будут вслух клеймить его «агентом вишизма»: «Сент-Экзюпери? Он здесь для того, чтобы купить для Виши самолеты». Этой ложью еще больше отдаляют его от «Сражающейся Франции».

Ноябрь 1942 года: союзники наконец высаживаются в Северной Африке (операция «Торч»), даже не поставив об этом в известность генерала де Голля. В ответ Гитлер немедленно перечеркивает условия перемирия 1940 года и оккупирует всю «свободную зону».

30 ноября Сент-Экзюпери выступает по радио и тогда-то впервые произносит слова:

«Франция прежде всего!»

В этом лозунге не было, однако, ни грана национального чванства, которое как раз и ужаснуло его в насквозь реакционной программе Линдберга: «Америка прежде всего!» В устах Сент-Экзюпери сходное выражение имело принципиально иной смысл: сначала — Франция, сначала — сплочение всех прогрессивных сил на борьбу против фашизма.

«…Хотим ли мы, французы, примириться между собой? Ведь не осталось уже ни малейшего повода для распрей… Уже не приходится спорить о местах и наградах. Единственное достойное нас место — это место солдата…»

Он предлагал манифест:

«Мы, французы, отвергая дух вражды между собой, должны сплотиться вне всякой политики…»

Но война-то как раз была кровавым следствием причин, уходивших в политику насилия, захватов, расизма, антикоммунизма! Да, среди французской эмиграции времен войны существовало множество разных течений и группировок, и поминутно возникавшие между ними междоусобицы мешали объединению сил для борьбы с фашизмом. Желая подняться над политическими разногласиями, Сент-Экзюпери оказывался в самой их гуще…

Его собственная свобода сузилась до последнего, единственного выбора. Уступив настоянию издателей, он заперся в небоскребе «Сэнтрал парк соут» и лихорадочно писал «Военного летчика», ночи напролет диктуя на диктофон, в восемь ложился, в девять приходила секретарша расшифровывать наговоренный текст, который потом он правил с листа. Декабрь сорок первого. Грянула весть про Пирл-Харбор: японцы напали на тихоокеанский флот США. Сент-Экзюпери вне себя от возбуждения: «Теперь американцы втянуты в войну, это начало освобождения Франции!»

Однако он быстро почувствовал, что обманулся очередной раз. «Если мы умираем за Демократию, значит, мы солидарны с демократическими странами. Пусть же они сражаются вместе с нами! Но самая могущественная из них, единственная, которая могла бы нас спасти, вчера уклонилась от этого и уклоняется еще сегодня».

«Примиримся друг с другом, французы! Когда мы окажемся на борту бомбардировщика против пяти или шести „мессершмиттов“, наши старые разногласия заставят нас лишь улыбнуться».

Приняв «примирительные» лозунги Сент-Экзюпери за готовность «сотрудничать», жестоко ошиблись и коллаборационисты. Имя Жака Израэля, одного из героев повести, его друга, летчика эскадрильи 2/33, послужило поводом для травли, которую начали против писателя в Виши:

«„Военный летчик“ изымается из продажи вплоть до того, как слух о переходе Сент-Экзюпери в оппозицию к Виши окончательно подтвердится… Шульц. Управление пропаганды. Франкрейх. 11 января 1943 года».

А в Америке книга сделалась бестселлером. «Лучший ответ, который западные демократии смогли до сего дня дать „Майн кампфу“!» — воскликнул рецензент журнала «Атлантик» Эдвард Уикс. Попались ли эти строки на глаза автору повести? Конечно, он писал ответ «Майн кампфу», но… от имени какой демократии? Каких демократий?