— Сержант де Сен-Фалль. Четыреста часов.

— Хорошо, — сказал Пуйяд. — На фронт. Но сейчас же пройдете инспекторский полет. Вашим инструктором будет лейтенант Дюран.

«Все, — сказал себе де Сен-Фалль, — теперь ты поплатишься за свою ложь». Он знал, что Альбер Дюран — ветеран полка, общепризнанный ас.

— На каких самолетах летал во Франции? — спросил его Дюран, когда шли к «якам».

— «Моран-406», «Девуатин-520»…

— О, хорошо. Ты увидишь, «Як» — простой и легкий самолет. Заводится так, смотри… Все понял? Давай, пробуй.

И сам сел сзади.

«Як» завелся легко, но только де Сен-Фалль тронул с места, как его и сидящего сзади Дюрана затрясло, будто они оказались на стволе стреляющей пушки. Никакой полосы и в помине здесь не было, одна трава, взлетать полагалось вон там, где нарисован белый крест, но он его сразу пробежал, кое-как застопорил, чуть не перекинув самолет через голову, развернулся, порулил назад и вдруг увидел, что русский солдат-регулировщик с зеленым и белым флажками в руках бросился от его самолета наутек. А сзади будто никого и нет, молчит Дюран. Он наконец рванул вверх, это было светопреставление, невольно вышло акро — какая-то акробатическая фигура, и тогда Дюран наклонился к уху и закричал, что это он делает. «Вираж!» — крикнул де Сен-Фалль. — «Вираж?!»

Посадка была еще страшней, регулировщика он загнал совсем в поле, а Дюран… молчит Дюран. Все же сели.

— Так ты налетал четыреста часов?

— Н-н… да-а…

— Я и вижу. Будем переучиваться.

1 сентября 1943 года Дюран не вернулся из боя. Инструктором к де Сен-Фаллю назначили лейтенанта Жеральда Леона. Успехи были нисколько не лучше. 4 сентября Леон не вернулся из боя. Инструктором к де Сен-Фаллю назначили младшего лейтенанта Лефевра. Когда сели, де Сен-Фалль сказал:

— Мне очень стыдно, мой лейтенант…

— Нужно было начинать с Тулы, с тренировок. Здесь — бои. Неужели ты не понимаешь? Ты же рискуешь не только собой, ты не сумеешь прикрыть ведущего. Учти, Пуйяд уже все заметил.

И вот Пуйяд, среди своих командирских забот и полетов в бои, выкроил время для инспекции. Возьмите, де Сен-Фалль, самолет и покажите мне немножко акро. Хорошо еще, удалось оторваться от него на минутку, найти Анри Фуко, единственного пилота, знавшего тайну де Сен-Фалля: они прибыли в полк в одно время. Огрызком карандаша де Сен-Фалль лихорадочно записывал на бумаге, с какой высоты лучше всего начать «мертвую петлю», как выходить из «штопора» — «як» тебе не «моран», — но уже зовут: уже в поле Пуйяд.

Вечером все было в столовой как всегда, де Панж прочитал дневную хронику, дошли до разбитого де Сен-Фаллем самолета.

— Мнения? — спросил полковник.

Молчание.

И вдруг Фуко:

— Я думаю, мой полковник, тут выбора нет. Де Сен-Фаллю нужно вернуться в Райак.

В Райак! Даже не в Тулу, а назад, в Алжир, откуда начинал! Стоило бежать из Парижа, переплывать ледяную Сону, пересечь пол-Европы! Де Сен-Фаллю было 24 года. Горе его было так безутешно, что он не надеялся уснуть, однако утром проснулся оттого, что Пуйяд его тянул за ногу: полковник так будил своих летчиков.

— Возьмите самолет, де Сен-Фалль, и покажите мне еще акро. Но учтите, русские нам дают машины не для того, чтобы их бить.

В первый бой его взяли… ведомым ведомого, то есть тройкой: Альбер — Фуко — де Сен-Фалль. Ну конечно, де Сен-Фалль сразу же потерялся. Только что небо было полно самолетов, и вдруг пусто, никого, и радио молчит. Он решил вернуться, но начисто забыл путь к аэродрому. Полетел наугад и все-таки увидел самолеты. Бой! Он ринулся в гущу клекочущих, пикирующих, кувыркающихся птиц, но не то промахнулся, не то сама эта взъерошенная стая вдруг переместилась в сторону. И тогда он увидел перед собой «мессершмитт», и это было настоящее чудо: «мессершмитт» оказался у него в прицеле. Де Сен-Фалль не успел нажать на гашетку, как фашистский ястреб вдруг взорвался и с ревом пошел к земле. Он осмотрелся по сторонам: никого! Да кто же его подбил? И тут он почувствовал удар в свой самолет, один, другой, но «як» не потерял управления, слушался руля. Опять никого нигде не было. Где же аэродром, как запоминают асы дорогу? Вон та деревенька, была она раньше или нет? А этот лесок, откуда он взялся? Хорошо еще, в России обсаживают деревьями дороги — зимой и летом по этим стрелкам виден сверху путь. Но развилки дорог сбивали де Сен-Фалля с маршрута. И тут «як» забарахлил, он с ужасом увидел — стрелка бензобака села, значит, пробило бак. Ну, полковник, вот теперь бы я показал вам ваше любимое акро! Уж как я боялся крохотных аэродромов размером с носовой платочек, зато теперь у меня вон сколько простора — хоть на лес садись, хоть на деревню, хоть вон в тот овраг. Картофельное поле было еще не самое худшее из всех возможных сюрпризов земли. Самолет его рыл фюзеляжем землю, пыль поднялась столбом; он больно ударился обо что-то лицом, но все же самолет остановил и даже, кажется, спас его. Только открыть капот уже не мог. Пыль медленно рассеялась, и тогда он увидел, как если бы в размутняющемся проявителе проступило изображение, крестьян, терпеливо ждущих, когда в этом содоме хоть что-то станет видно. По лицу текла кровь, губы были разбиты, раскалывалась голова, но счастливым ударом екнуло сердце от мысли: а все-таки летел-то он правильно, летел домой… На память о первом бое остался ему снимок, не с неба, а с земли: крестьянская семья в 15 душ усадила французского летчика, хозяин встал рядом и положил ему руку на плечо, ребенок забрался на колени, рядом села хозяйская дочка, и у де Сен-Фалля прямо раздваивается зрение, куда же глядеть — на дочку или в аппарат? Так и запечатлелось для истории.

Когда вернулся в часть, Марсель Альбер ему сказал:

— Поздравляю, де Сен-Фалль, первый «мессер» на вашем счету.

Разбитыми губами он возразил:

— Я не выстрелил. Я даже не выстрелил. Вот привезут мой самолет, и вы увидите: все патроны целы.

Потом он собьет не один вражеский самолет. Наступит день, когда он налетает свои 400 часов, а потом еще много раз по 400. Наступит даже такой день, когда Пуйяд готов будет лететь с ним в паре — ведущим или ведомым, как угодно.

Каждый народ чужие имена и понятия переводит на свой язык. Поле, на котором акробатически сел де Сен-Фалль, в деревне поныне зовут: поле Якова. Ну, то самое, которое в войну французский летчик Яков на своем «яке» вспахал. Хорошо вспахал, спасибо ему. И еще в деревне остались навсегда уверены, что это их Яков сбил немецкий самолет, там вам поныне покажут ямку, где он упал.

Пока Пьер Матра, шедший вслед за ним по Европе, добрался в «Нормандию», де Сен-Фалль успел уже главное: незнакомое небо связалось с незнакомой землей. Хуторок под взгорком говорил ему об излюбленных здесь направлениях ветров, кладбище показывало, где какая сторона света, одиноко мерцающий внизу светлячок, лишь потому, что сделался привычным, давал ему в темных просторах чувство опоры и помогал сверять курс.

В 19 часов 30 минут чья-то патрульная пара по тревоге поднялась в воздух. Через полчаса она вернулась в Дубровку. «Никаких происшествий», — записал капитан де Панж.

И вдруг спохватился: «Ну надо же! Чуть вообще не забыл сообщить о событии, которое наложило такой важный отпечаток на нынешний день. 6 июня 1944 года: открыт второй фронт». Открыт на северном французском побережье, в Нормандии, чье имя носит полк.

Полк стоял на аэродроме в Дубровке. Таким пополнениям, как Матра, как братья Шалль, в полку несказанно бывали рады, потому что если и видно летчика по документам, то еще лучше его видно в небе. Птица или птенец — об этом ведь судят по их полету. Пьер Матра был, конечно, ас. Но не успел ас разлетаться, как командир третьей эскадрильи лейтенант Марсель Лефевр, имевший уже 11 побед, вернулся на землю огненным вихрем. Обгоревшего, полуживого, летчики отбили его у пламени. Срочным транспортом Лефевра отправили в госпиталь, в Москву. Полковник Пуйяд вызвал Пьера Матра: