— Не надо! — самому себе говорит Павел. — Не надо, чтобы сердце было холоднее…

В лаве, где работала струговая установка УСТ-55, вдруг было обнаружено резкое утонение пласта: до двадцати пяти — тридцати сантиметров. Богдан Тарасович Бурый приказал прекратить работу и по телефону вызвал Павла Селянина, который в это время находился в шахтоуправлении. А рабочим сказал: «Такой пласт брать — себе в убыток. Процентов семьдесят породы пойдет, не меньше. И план полетит к черту. Начнут склонять во всех падежах — света белого невзвидишь, да и заработаете вы тут меньше студенческой стипендии…»

Павел спустился в шахту тотчас же и полез в лаву. Там стояла небольшая тишина, лишь кое-где раздавались приглушенные голоса рабочих. Приближаясь к замершему, точно споткнувшемуся на полпути стругу, Павел ясно различил голос Лесняка:

— Напрасно паникуем, Богдан Тарасович. Пласт наверняка выправится, и все войдет в норму. Не бросать же из-за этого всю лаву.

— А твое дело, между прочим, маленькое, — грубо ответил бригадир. — Твое дело помалкивать, а что дальше с лавой — решать будут другие.

Богдан Тарасович редко выходил из себя и почти никогда никому не грубил, предпочитая этому едкие подковырочки, сказанные тихим и даже ласковым голосом. Наверное, сейчас он был зол, как черт, и не в его силах оказалось сдержать крайнее раздражение. Может быть, на этом он и остановился бы, если бы Никита Комов не подал реплику:

— Твое дело, товарищ Лесняк, сопеть и не совать нос туда, где его не желают видеть. Все ясно?

— Между прочим, твое дело тоже сопеть, — огрызнулся Бурый на Никиту. — Шибко все грамотные стали.

— А вам какие грозы нужны? — бросил Никита. — Чтоб в лаптях ходили и «деда-баба» по складам читали? Кстати сказать, я с Лесняком согласен, надо продолжать работать. Щедрые какие дяди: бросайте коту под хвост сотни тонн угля, обойдемся и без него. Уголь-то чей? Мистера-Твистера? Или наш?

Бурый ничего Никите не ответил. Решил, наверное, что дискуссия все равно ни к чему не приведет, так как последнее слово в таких случаях принадлежит руководству шахты. А может, обиделся. В конце концов, он же и о рабочих печется. Ведь если дадут команду продолжать выбирать этот пласт, заработки действительно упадут. Они что, эти типы, миллионеры?..

Павел внимательно стал разглядывать пласт. Мощность и вправду падала резко — таких внезапных геологических нарушений он никогда раньше не наблюдал. Уже в трех-четырех метрах от начала утонения пласт сужался почти наполовину и чем дальше, тем больше, а над ним — ложная кровля, порода, которую, если пласт придется разрабатывать, надо будет выбирать вместе с антрацитом, иначе тут не пройдет никакой струг Павел из опыта знал: в подобных случаях лаву часто бросали — работа в ней становилась нерентабельной. Себестоимость угля резко возрастала, производительность падала, на обогатительной фабрике поднимали шум: что даете — породу или уголь?

Таким образом, тревогу Богдана Тарасовича Бурого Павел понимал. Но он не понимал того, с какой легкостью бригадир решал вопрос. Будь его воля, он наверняка приказал бы немедленно бросить лаву и поставить на этом точку. А то, что здесь остались бы лежать сотни, а может, и тысячи тонн антрацита, его, видимо, не беспокоило. И это — бригадир! Никита Комов молодчага: «Уголь-то чей? Мистера-Твистера?..»

Павел подполз к стругу, где собралось почти все звено, и сказал Бурому:

— Придется вызывать маркшейдера. Надо точно знать, где снова начнется рабочий пласт. Мне кажется, метров через пятьдесят все войдет в норму. Не может быть, чтобы по всему залеганию…

— А почему не может быть, Павел Андреевич? — прервал его Бурый. — Тут на чутье рассчитывать не приходится… Ну, а если и пятьдесят метров? Погорим же мы, Павел Андреевич? И Костров на это не пойдет. Был бы на шахте Симкин, он тоже на это не пошел бы. Я Андрея Андреевича знаю. И вы знаете. Опыт! Голова!

Павел про себя усмехнулся: хитер Богдан Тарасович, хитер! С ходу хочет посеять сомнения. А может, и запугать хочет: ответ-то, дескать, перед Андреем Андреевичем держать придется. Что, товарищ Селянин, ответишь? Бригадир-то тебя предупреждал!

Андрей Андреевич Симкин три дня назад ушел в отпуск. Уходя, сказал Павлу:

— Бери все на себя. Взваливай! И главное — все решай смело. Кто знает, что будет дальше? Вдруг тебе так и придется остаться начальником участка… Краем уха слышал, будто хотят меня перевести на «Западную» главным инженером. Не точно это, но…

Павел тоже об этом слышал. И не удивлялся. При всех его недостатках, Симкин был опытным, способным инженером. Так что его повышение вполне реально…

Бурый между тем забрасывал удочку и с другого конца.

— Вон как у нас хорошо все шло! — сказал он Павлу. — От Усти нашей и не ожидали такого. Ваша ведь это заслуга, Павел Андреевич, все об этом только и толкуют. И вдруг — задний ход! Кому оно нужно? Кому докажешь, что ты не верблюд? А прикроют эту лаву, дадут новую — рванем с новыми силами.

— Рванем в рай верхом на подмоченной совести, — сказал молчавший до этого Лесняк. — Или ничего, Богдан Тарасович? Чихнем на свою совесть?

— Помолчал бы ты, — бросил Бурый. — Совесть, между прочим, такая штука, которую, как честь, смолоду беречь надо. Ты берег? Говорят, в милицейских протоколах…

— Не надо, Богдан Тарасович! — резко сказал Павел. — Прекратите. Ничего в милицейских протоколах нет и не было!

— Эхма! — громко вздохнул Никита Комов. — Человек человеку брат и друг. Понимаешь, что это такое, Лесняк? Если не понимаешь — обратись к нашему бригадиру, он разъяснит.

В глубине лавы кто-то громко чертыхнулся, луч «головки» на миг рассек темноту и снова погас. А через минуту-другую к стругу подползли звеньевой Чувилов и помощник машиниста струга Григорий Чесноков.

Чувилов сказал:

— Хана! По лаве можно петь отходную.

— Мы же-ертво-о-о-ю па-али, — густым басом затянул Чесноков, но тут же сам пресек свое пение и пудовым кулаком стукнул по глыбе антрацита. — Надо ж такому случиться! Устя работала, как часы, на тыщу двести тонн выходили, не меньше! А теперь…

— Что — теперь? — бросил Никита. — Чего заскулили?

— А того, — Чувилов поближе подполз к Павлу, сказал: — Всей бригадой надо челом Кострову бить, чтоб закрыли лаву. Иначе пропадем…

Павел понимал: неожиданное утонение угольного пласта и все, что с этим будет связано, не только нарушит ритм работы, но и вызовет довольно острый конфликт, и конфликт этот может повлечь за собой серьезный разлад во взаимоотношениях между людьми. Собственно говоря, фактически он уже начался, и теперь вряд ли его можно погасить. А дальше он будет разрастаться, как снежный ком, и ничего хорошего ждать от этого не следует.

Правда, многое зависит от того, что скажет маркшейдер. И что скажет Костров. Однако Павел каким-то внутренним чутьем чувствовал: налицо именно тот случай, когда решение должно приниматься исходя не только из соображений рентабельности, выгодности или невыгодности дальнейшей эксплуатации лавы, но, главным образом, исходя из того, как люди, коим придется решать этот вопрос, относятся к проблеме высшего порядка. А проблема, по мнению Павла, заключалась в том, что никто не имеет права оставлять под землей сотни и тысячи тонн угля, если их можно оттуда взять. Выгодно или невыгодно — это вопрос другой. Но брать надо. Иначе это ничем другим не назовешь, как расточительством. Именно так думает Павел Селянин. И сейчас у него родилось особенно теплое чувство к Никите Комову и Виктору Лесняку, которые думают так же, как и он. Но что скажет Костров? Что скажет главный инженер Стрельников? К какому заключению придет маркшейдер?

А ведь как все шло хорошо! Струговая установка изо дня в день увеличивала производительность и за сутки давала уже тысячу тонн угля. Костров был доволен, на планерках говорил о Павле как об инженере с недюжинными способностями и, поглядывая то на Кирилла Каширова, то на Андрея Андреевича Симкина, добавлял: «Многим нашим опытным инженерам есть чему поучиться у Селянина. — Постукивал пальцами по циферблату настольных часов и заключал: — Если бы все наши инженеры научили людей считать время так, как это сделал Селянин, мы ушли бы далеко вперед. Но Селянин учит людей не только этому. Он учит их глубокому пониманию сущности научно-технической революции — именно здесь и кроется залог его успехов!»