— О чем речь, — буркнул Голопузиков. Он уже тоже раздевался.

Павел, вначале будто бы безразлично и даже с угрюмой иронией глядя на этот спектакль, вдруг почувствовал, что и Лесняк, и Ричард, и Комов вовсе не шутят, что они всерьез затеяли такую катавасию, которая может закончиться весьма печально.

— Вы что, обалдели?! — крикнул он, — Забастовку решили устроить?

— Зачем же такие громкие слова? — сказал Никита Комов. — Во-первых, мы каждый сам по себе. Чтоб коллективку нам не пришили. Лично я желаю работать на такой шахте, где доброе имя шахтера не пачкают и не смешивают с грязью. Только и всего. Имею я на это право?

— Имеем мы на это право? — спросил и Лесняк. — Или должны с улыбочкой все проглотить?

— Пускай такое крокодилы глотают, — бросил Васильев. — И Кириллы Кашировы.

— А кто вас ворами называл? Чего вы взбеленились! — Павел бросил потухшую сигарету в урну и закурил новую. — А если и так, вы что — ни в чем не виноватые? Чистенькие? А ну-ка кончайте цирк, время уже в шахту спускаться.

И тогда Виктор Лесняк подошел к Павлу, сел рядом с ним и сказал с решимостью, сомневаться в которой не было никаких оснований:

— Пашка, давай начистоту. И по-дружески, как раньше. Идет? Ты ж кипишь сейчас от обиды не меньше нашего. Чего ж рисуешься? Положение обязывает? А ты плюнь на все, останься настоящим человеком. Ну, взяли мы у Каширова цепь, ладно. Незаконно взяли. Но почему он ее сам не отдал, а? Почему Костров, вместо того чтоб со жмота Каширова шкуру спустить, спускает ее с тебя? Может, скажешь, нас это не касается? Не ваше, мол, свинячье дело решать подобные вопросы? Скажешь так, а?

— Не скажу, — ответил Павел. — Но виноваты-то мы, понимаешь?

— Понимаю. Формально виноваты. А фактически?

— Фактически? Тоже виноваты. Хотя… Я ведь ходил к Каширову. Просил его помочь. Унижался. И получил от ворот поворот…

В раздевалку неожиданно вошел Алексей Данилович Тарасов. Он, оказывается, уже несколько минут стоял за дверью и прислушивался к разговору шахтеров. Странное дело, по существу, Тарасов должен был отнестись к их поступку точно так же, как и Костров, он даже убеждал себя в том, что обязан отнестись именно так, но ничего из этого у него не получалось.

…Давеча Каширов сказал:

— Кажется, мелочь — стащили цепь. Но за этим кроется факт более значительный. Кроется нездоровая тенденция. Что-то от анархии. Вы со мной согласны, Николай Иванович? Будет хорошо, если пресечь подобные явления в корне. Простите, но я действительно не понимаю Алексея Даниловича.

— Но ведь вы не дали Селянину цепь, когда он просил ее! — возмутился Тарасов.

— Селянин приходил ко мне домой. Подчеркиваю: в частном порядке. И в частном же порядке, так, между прочим, попросил, чтобы я дал ему эту злосчастную цепь. Вполне естественно, что я отказал: в конце концов, я не заместитель директора по снабжению, чтобы заботиться о нуждах всей шахты.

— А кто же вы? — спросил Тарасов.

— Я — инженер! — в запальчивости бросил Кирилл. — Я начальник участка — и больше никто. Вы разве об этом не знаете, Алексей Данилович?

— Знаю. Но мне кажется, что вы не только инженер и начальник участка, товарищ Каширов, вы еще и обыватель.

Лицо Тарасова еще больше посерело, он вдруг стал трудно, с хрипотцой дышать, и Костров увидел, как нервно дрожат его худые, почти совсем высохшие пальцы. Он положил руку на его плечо, мягко сказал:

— Не горячись. Ты можешь спокойнее?

— Спокойнее я не могу, — ответил Алексей Данилович. — Не могу потому, что и тебя считаю неправым. Ты уж меня прости. — Он снова посмотрел на Кирилла. — Вы слышали, что говорил Симкин, обвиняя Селянина? Каждый инженер — это еще и воспитатель. Значит, и вы воспитатель, Каширов? Чему же вы учите? Жадности? Эгоизму? Крохоборству? Это, по-вашему, и есть коммунистическое воспитание? Да Селянин тысячу раз прав: в ваших действиях ни на йоту нет ничего партийного!

Кирилл передернулся:

— Может быть, Каширову выговор по партийной линии, а Селянину — награду? Он же герой!

— Селянина я не обеляю, — сказал Тарасов. — Но и избивать его в дальнейшем не позволю — он уже свое получил. Что же касается того, правильно или неправильно назначили Селянина горным мастером, — это решать не вам, товарищ Каширов. Если же хотите знать мое личное мнение, вот оно: Селянин уже сейчас достоин более высокой должности. Чего я не могу сказать о вас, Каширов!

Он тяжело поднялся и медленно вышел из кабинета Кострова.

И вот он один на один с теми, кто заварил всю эту кашу. Еще стоя за дверью и слушая, как разоряется Виктор Лесняк, Алексей Данилович понял, что каша-то получилась довольно крутой. «В сущности, — думал он, — не стоило Кострову поднимать из-за этого бучу. Вызвал бы Селянина и Каширова, прочитал бы добрую нотацию — и точка. В конечном счете и Лесняка, и Никиту Комова, и Ричарда Голопузикова можно понять. Каждый из них мог лечь пузом кверху и загорать, ожидая, когда начальники принесут им все, что нужно для работы… А Павла в обиду я не дам. И не только потому, что люблю его, как сына. У него же светлая голова! Как он здорово связал вопросы научно-технической революции с революцией в душах людей! Ведь Каширов, Симкин, Стрельников до этого дойдут не скоро».

…Он оглядел довольно живописную группу полуголых шахтеров и присел на табуретку рядом с Лесняком.

— Одеваешься? — спросил Алексей Данилович.

— Разделся, — коротко ответил Лесняк.

— Приболел?

— Приболел. Руки отчего-то чешутся, вирус какой-то.

— У тебя тоже вирус? — спросил Тарасов у Никиты Комова. — Или какая другая болезнь?

— Нет, та же самая. Видать, заразная. От одного к другому переходит. Вон и Ричард подхватил…

— Да, болезнь опасная, — спокойно заметил Алексей Данилович. — Но дело небезнадежное, Лесняк. А если серьезно — болезнь-то легко излечимая.

— Лекарство у вас есть такое? — усмехнувшись, спросил Никита.

— Конечно, есть! — засмеялся Тарасов. — Да и не только у меня, оно у всех у вас есть. Сказать, как называется?

— Ну-ка! — Лесняк почти весело взглянул на Тарасова и повторил: — Ну-ка, Алексей Данилович!

— Лекарство это называется совестью. Да-да, ты не удивляйся, Лесняк, и не так широко открывай глаза. Цепь у Каширова стащили по твоей инициативе? Никита Комов, Ричард Голопузиков, Семен Васильев и все остальные помогали тебе? Сработали быстро, ничего не скажешь. Обычно на такие вещи требуется в три-четыре раза времени больше…

— Мы решили бороться за звание ударников коммунистического труда, — хмыкнул Лесняк.

— Не паясничай! — предупредил его Тарасов. — И слушай: Павлу Селянину там, — он кивнул головой в неопределенном направлении, — сладко не было. Погляди на него — весело ему?

— Не шибко, — согласился Лесняк.

— Так какое же вы имеете право бросать его в беде? Одного! Расхлебывай, мол, Павел Андреевич, заваренную нами кашу самостоятельно, а мы — в кусты! На другую шахту, к черту на кулички, а ты — как знаешь…

— Никто так не говорил, — обиженно заметил Никита Комов. — Зачем вы так, Алексей Данилович?

— А как же все это надо понимать? — Тарасов глазами показал на полураздетых Лесняка, Семена Васильева, Ричарда. — Что этот маскарад может означать?

— Ничего особенного, Алексей Данилович, — сказал Павел — Не успели одеться. Маленько задержались в нарядной.

— А вирус?

— Уже и пошутить нельзя! — воскликнул Лесняк. — Чего это вы, Алексей Данилович, в последнее время шутки понимать перестали?

— Раньше вы таким не были, товарищ Тарасов, — подхватил и Комов. — Раньше и сами часто шутили. — Он уже одевался и спрашивал у Семена Васильева: «Куда ты мои портянки засунул?» — А насчет того, чтобы Павла Селянина одного в беде бросить — это вы зря, Алексей Данилович. Мы не из таких. Мы не из тех…

Тарасов улыбнулся:

— Ну и народ! Так я ведь тоже пошутил, Никита. Ты что, шуток не понимаешь?