Корреспондент Тенишевского бюро В. Чапурский из Вологодской губернии сообщал в 1899 году, что при начале родов женщина молилась: “Пресвятая Богородица, отпусти матушку Соломониду, не погнушайся мене, грешной, помоги мне при родах”.

Соломонида упоминается в этой молитве, потому что, по представлениям крестьян, видимо почерпнутым из апокрифов, когда Божией Матери пришло время разрешиться от бремени, то святой Иосиф позвал к Ней Соломониду, которая и приняла Младенца.

В честь восприемницы Спасителя на Севере, в Сибири и других областях России 26 (иногда 27) декабря (ст. ст.) варили кашу и угощали повитух – “бабьи каши”. На юге России в этот день сельские женщины, пока не запретил Киевский митрополит Михаил в 1590 году, носили в церковь пироги, чтобы таким образом почтить Богородицу.

Очевидно, не случайно этот народный праздник совпадает с чествованием икон Божией Матери “Помощь в родах” и “Чрева рождения”, которое отмечается 27 декабря».[216]

Само собой, ребенка, как положено, крестили в церкви. Но, кроме того, существовал и еще обычай – на первый или на восьмой день приходил священник и нарекал будущего младенца христианским именем. По окончании особой молитвы священник брал младенца в руки и знаменовал им крест перед иконой Богородицы, читая в это время тропарь Сретения: «Радуйся Благодатная Богородице Дево…»

Особым почитанием окружали чудотворные иконы. Когда деревне удавалось выпросить к себе такой образ, то его встречали за несколько верст от деревни с крестным ходом, а все время пребывания его в деревне обращалось в сплошной праздник.

В 1648 году в Москву привезли список с чудотворного Афонского образа Иверской Богоматери, заказанный патриархом Никоном. Образ поставили в часовне у Воскресенских ворот, при въезде на Красную площадь. Все приезжавшие в Москву непременно ходили приложиться к знаменитой иконе. Вскоре она стала «путешествовать» по Москве – ее сначала носили, а потом возили по домам. Желающие оставляли запись в книге, находившейся в часовне, и в назначенный час ждали к себе икону.

«Возили Иверскую в большой карете, запряженной шестеркой лошадей; перед образом горел большой, укрепленный в полу фонарь. Около полудня икону привозили к часовне для смены духовенства и иногда на четверть часа вносили в часовню (на время отсутствия Иверской иконы в часовню ставили сделанный с нее список). Но чаще – оставляли в карете с распахнутыми дверцами. Уже ожидавшие ее богомольцы спешили поскорее приложиться, иногда приходилось применять силу, чтобы закрыть дверцы и тронуться дальше. После полуночи икона опять возвращалась в часовню уже на более продолжительное время. Но и тогда она не оставалась в одиночестве. Даже ночью в любое время года здесь было многолюдно: ждали возвращения иконы. В Москве даже существовал такой обычай: люди, ищущие особого предстательства Богоматери, давали обет – известное количество раз сходить на богомолье к Иверской. Многие богомольцы, прикладываясь к Иверской, помазывались и даже вкушали и афонского лампадного масла, которое хранилось тут же в серебряном горшочке с ложкой на цепочке. Через недолгое время икону опять увозили. Желание москвичей принять у себя чтимую святыню было так велико, что людей не останавливали и ночные часы…»[217]

Уже в наше время прославилась другая икона – Монреальская, у которой была такая же «странническая» судьба, но путешествовала она уже не по Москве на карете, а по всему миру на поездах и самолетах. И что интересно – это тоже была Иверская икона, и тоже написанная на Афоне… Но о ней – несколько позже. А пока поговорим о более древних образах.

Иконоборчество обошло Русь стороной. Православие было избрано нашим народом не за идею, а за красоту. И икона, поскольку она красива, отринута быть не могла.

Наше церковное предание приводит множество историй чудотворных икон. Нередко их появление было сверхъестественным или окутанным тайной – такие, явленные, иконы почитались особо. Самый известный пример – чудесное явление иконы Казанской Божией Матери. Но это лишь один случай, а на самом деле в России только явленных богородичных икон – более 450.[218]

Ну и, конечно, самое трепетное отношение было к самонаписанным, нерукотворным иконам.

По преданию, первый самонаписанный образ Богородицы относится еще к апостольским временам. Когда апостолы построили Лидийский храм и призвали Богоматерь на его освящение, Она ответила: «Идите, Я с вами там буду». И действительно, на столпе северных врат чудесным образом появилось изображение Богоматери с Младенцем. При Юлиане Отступнике его пытались сбить, но чем больше старались каменотесы, тем глубже изображение уходило в камень.

Подобные образа были и на Руси. Самые известные – икона Богоматери в Киево-Печерской лавре, о которой рассказывалось выше, икона Благовещения в церкви на Житном дворе в Москве. Впрочем, на самом деле таких явлений было намного больше, и не только в старое время. Например, незадолго до Великой Отечественной войны на внешней стене Успенского собора Рязанского кремля появился образ Богоматери с Младенцем. Его пытались закрасить, забить досками, но изображение все равно проступало…

…Итак, по преданию, первые иконы были написаны евангелистом Лукой. Это были три иконы Богоматери. А затем с них уже стали писать другие образа. «До XVI века иконы списывались, но не копировались, – пишет архимандрит Зинон. – Если взять списки, например, с икон Владимирской Богоматери или святого Николая, самого почитаемого на Руси святого, – двух одинаковых икон вы не найдете… Всякий иконописец во все времена неизменно вносил личный духовный опыт в свое творчество».

Однако на той же странице он же пишет: «Есть старое церковнославянское слово, теперь уже забытое, – “иконник”. Это человек, который создает произведения в рамках церковного канона и своим в них ничего не считает, – никто из иконописцев своих икон не подписывал. Потому что искусство Церкви – соборное. Иконник, иконописец – только исполнитель. Самое опасное – подмена предания самовыражением».[219]

По лезвию бритвы между этими двумя опасностями и шла иконопись. С одной стороны – самочинность, самовыражение или, как вкусно говорили в старину, «ячество». С другой – слепое бездумное копирование. А посередине – узкий путь.

Но и это все – лишь с одной стороны. Потому что с другой – «дух дышит, где хочет». Вспомним еще раз слова митрополита Антония Сурожского: «Меня бесконечно радует, что на Руси столько чудотворных икон, которые любой знающий иконописец назвал бы плохими иконами, что Бог Свою благодать соединяет не с совершенством иконописного искусства».

Есть такое понятие – «намоленная икона». Когда от многих молитв образ меняется, озаряется неким внутренним светом. И тогда уже совершенно неважно, хорошо икона сделана или плохо, мастерство иконописца не имеет значения, а важно лишь присутствие Того, Кто на ней изображен. А чудеса, как мы увидим в конце этой главы, могут совершаться и от потертой бумажной иконки, на которую ни один музей и не посмотрит…

Этот образ берет начало от той самой нерукотворной иконы, которая появилась на столпе церкви в Лидде. Предание говорит, что Сама Богоматерь посетила этот храм и дала иконе силу чудотворения. В IV веке император Юлиан Отступник приказал уничтожить образ. Но, сколько ни старались мастера стесать с камня изображение, оно лишь еще больше углублялось.

Однако это было только началом истории иконы. В VIII столетии патриарх Герман ходил паломником в Иерусалим. Побывав в Лидде, он заказал иконописцу список с иконы и принес его с собой в Константинополь. Когда император Лев Исаврянин начал иконоборческие гонения, он низложил патриарха. Изгнанный из церкви и из дома, Герман успел взять с собой образ, который разделил с ним ссылку.