— Маячок не двигается, — негромко проговорила Пайка, изучая экран. — Значит, он либо ждёт. Либо сдох. Или, что хуже, ждёт, пока сдохнем мы.

Я медленно повернул голову к окну. За стеклом лежал мир, обнажённый и равнодушный. Ни птиц, ни теней, ни даже звука. Только раскалённый воздух и ощущение, будто под этой золотистой кожей песка прячется не просто артефакт. А ловушка, расставленная на терпение.

Когда Григорий вдруг ткнул лапой в дюну, словно нашёл у неё пульс, внутри у меня что-то щёлкнуло — как невидимый тумблер.

— Здесь, — сказал я. — Прямо под нами?

— Зарыт? — уточнила Пайка, не отрывая взгляда от песка.

— Или мы уже внутри него.

Мансур что-то пробормотал про свою жену, про местность, про «если бы тут что-то было, он бы знал». Но даже его голос звучал неуверенно, как человек, который лжёт… но так хочет верить, что говорит правду, что почти сам себя убеждает.

Мы начали копать. Песок не был мёртв — он сопротивлялся. Словно знал, что мы ищем, и не хотел отдавать. Он осыпался медленно, липко, будто мы трогали не дюну, а спину огромного существа, которое ещё не решило: просыпаться или нет.

Прошёл час. Мы стояли по колено в пыли, вымотанные и настороженные. Пот заливал глаза, дыхание сбивалось. Паника уже не царапала — она сидела рядом, курила и ждала сигнала. И тогда они появились.

Два джипа, словно выросшие из горизонта, двигались на нас с направлением, которое у Боба получило бы сухое: «пятнадцать часов». Восемь бойцов. Без спешки. Без сигналов. Без вопросов.

— Это не доставка еды, — пробурчал Боб, застёгивая бронежилет. — Это доставка судьбы.

— Мы под наблюдением, — прошептала Пайка, как будто в этом признании был ключ к выживанию.

— Нас ищут, — сказал я вслух, подтверждая то, что мы все уже знали.

— Нас нашли, — подытожил Григорий, и прозвучало это не язвительно, а почти устало.

Вдруг — едва уловимый звук. Ни выстрел, ни двигатель, ни голос. Нет. Это был звук, который больше чувствуешь позвоночником, чем слышишь ушами. Скрип. Тонкий, как прикосновение ножа к стеклу. Земля под ногами дрогнула, но не так, как во время землетрясения. А так, как дрожит кожа, если по ней скользит чужое дыхание.

— Это не я, — пробормотал Боб, глядя вниз.

— Это не человек, — тихо добавила Пайка, глядя вперёд.

Земля вдруг отпустила нас. Просто разом сдалась — и провалилась. Всё исчезло: небо, солнце, песок. Мы полетели вниз — без шанса на контроль, без времени на крик. Только шорох сыпучего ужаса, сдавленный рёв гравитации, и тьма, чёрная как отказ.

Сознание вернулось не сразу. Где-то капала влага. Воздух был густым и влажным, будто в ноздри дышал кто-то древний. Каменные стены светились мягко, от кристаллов, похожих на живые осколки молний, застывших в вечности.

— Мы живы? — сипло спросил я, не узнавая свой голос.

— Пока да, — откликнулся Боб. — А потом — как пойдёт.

Григорий поднялся, отряхнулся и посмотрел на карту. Она вспыхнула синим, и это было… почти торжественно. Не сигнал, не тревога. А обещание.

— Брелок — в пятидесяти метрах, — сказал он, кивая на массивную каменную плиту. — За ней.

Я смотрел на камень. За ним действительно что-то было. Не просто вещь. Не просто металл или камень. Что-то большее.

Артефакт. Проклятие. Или… только начало.

Григорий стоял у двери, как кот, который вдруг вспомнил все свои прошлые жизни, но решил, что вспоминать — это для сентиментальных хомячков. Его усы дрожали, будто он ловил сигнал с радиоволны древнего сарказма. Он не шевелился. Только глаза бегали по резьбе, как будто читали древний комикс о конце света.

— Это место… — прошептал он с пафосом и лёгким внутренним зевком. — Оно для меня. Только я могу туда пройти.

— Почему ты? — осторожно спросила Пайка, глядя на дверь с той осторожностью, с какой люди смотрят на торт после 23:00 — вроде бы и хочется, и знаешь, что ничем хорошим это не закончится.

Григорий обернулся медленно, как уставший император на пенсии, которому всё ещё лень объяснять, почему он лучше всех.

— Потому что я, мать его, не поддаюсь логике. Я кот. Я делаю, что хочу. Я вхожу, когда все выходят. Я сажусь на клавиатуру, когда вы пишете диплом. Я ложусь в коробку, а не в дизайнерскую лежанку за семь косарей. Я, чёрт возьми, жидкость с усами — могу лечь в вазу, чашку или вашу последнюю надежду на порядок в доме. И в отличие от вас, я не боюсь увидеть правду.

Он шагнул вперёд. Камень дрогнул, как будто внутри кто-то лениво потянулся и зевнул: «Ну наконец-то, этот важный прибыл». Резьба вспыхнула мягким, солидным золотым светом — таким, каким светятся дорогие коньяки и награды за вклад в панику.

Дверь открылась. Без фанфар. Без проклятых звуков оперы. Просто — шшшххх — и перед нами открылась пасть тишины.

Запах был... книжный, сухой, с привкусом меди и тревожного ожидания. Как если бы кто-то заварил старый словарь в самоваре и скормил получившееся привидению с расстройством желудка.

Мы вошли. Я — первым, с лицом туриста, который понял, что в этом музее не будет сувенирной лавки. Боб — следом, как партизан на экскурсии в штабе врага. Пайка — ближе к стене. А Григорий шёл впереди всех, величаво, как будто собирался продать экскурсию в загробный мир кому-нибудь на TripAdvisor.

— Это не просто катакомбы… — прошептала Пайка, всматриваясь в потолок, как будто ожидала там скидку. — Это архив, — добавила она, — архив страхов, ошибок и непрошенных воспоминаний.

Боб осветил стены. На фресках были… мы. Наши тени, наш путь. Кто-то явно заранее знал наш маршрут. Возможно, даже с аннотациями.

Зал походил на библиотеку для тех, кому нельзя доверять учебники. Книги — без названий. Карты — с материками, которые двигались, как в отпуске после увольнения. А на потолке — глаз. Большой. Следящий. Живой. Шевелился. Или нам так казалось из-за преломления света.

Под ним — платформа. И на ней — он.

Брелок. Маленький. Чёрненький. С красной кнопкой. Безмятежный. И в то же время — абсолютно уверенный, что он тут главный.

— Не трогать, — предупредил Григорий. — Он нас чувствует. Он... считывает.

И в этот момент Мансур начал смеяться. Глухо, как будто у него в голове включили кассету с демоверсией безумия.

— Чего ржёшь? — напрягся Боб.

— Потому что вы, — сказал Мансур, доставая пульт, — все идиоты. И были пешками.

Он нажал кнопку. Дверь за нами — бух — закрылась. Где-то в темноте прозвучал радостный «дзынь», как будто система поставила галочку «Всё пошло по плану».

— Познакомьтесь, — произнёс он с гордостью, — с наследником Хуссейна аль-Фазля. Моё семейное древо уходит корнями в песок и кровь. А вы — в его кроне. Добро пожаловать.

— Чего? — спросил я, пытаясь осознать: мы в истории или в салате из предательства.

— Григорий! — скомандовала Пайка.

Кот молчал. Он понял.

— Как только я увидел тебя, — сказал Мансур, — я понял, что ты и есть Ключ. О, сколько я читал о тебе. Легенда. Кот-аномалия. Хранитель Врат Знания.

— Ты заманил нас? — уточнил я.

— Конечно. Никто не должен выйти. Ни один человек. Ни один кот. Вы — отвлекающий манёвр.

— Ну... — сказал Григорий, — это определённо не худшее место, где я ночевал.

— Но ты забыл одну вещь, Мансур, — сказал Боб, доставая гранату. — Мы тоже не очень логичные.

Мансур раскинул руки, под потолочным глазом, который смотрел на него с нескрываемым презрением.

— Подойди, — велел он Григорию, — и дай мне артефакт.

Кот сел. Прямо на пол. — А вот хрен тебе, предатель с комплексом власти.

— Что?

— Ты не проверил главное, — сказал Григорий, свернув хвост кольцом, как древний символ презрения. — Артефакт не работает в моём присутствии.

— Ты врёшь!

— Я кот. Мы не врём. Мы просто утаиваем информацию.

Мансур в панике схватил брелок, нажал на кнопку. Ничего. Только пик.

Перед Григорием вспыхнула надпись:

ОШИБКА 403: ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН

Аккаунт зарегистрирован на: