— Ну и пахнешь ты, конечно, как человек, который боится за свою жизнь. Надо было вчера хотя бы на балкон выйти проветриться.

— Завтра всё поменяется, — прошептал я.

— Ты это каждый день говоришь, — отозвался кот. — А завтра всё равно ты — идиот, я — кастрат, а где-то рядом бродит девушка, у которой отобрали магическую кнопку от жизни. И, похоже, она хочет вернуть его не для Netflix.

Я застыл, почувствовав: день только начинается. А уже — весело.

«ПРОГУЛКА ИДИОТА И КОСТРАТА»

Утро наконец добрело до той точки, когда даже Матвею стало понятно: пора вылезать из квартиры, иначе они с Григорием срастутся с мебелью и станут одной из парижских городских легенд. Типа: в доме номер семь живёт дух черного кота, вещающего о кастрации, и его послушник в халате с дыркой на локте.

Я натянул брюки, футболку с надписью "Just French Me Up" и сверху рубашку в клетку, которая когда-то была модной в Смоленске. В девятом классе.

— И ты вот в этом собираешься выходить в люди? — поинтересовался Григорий, лениво выгибаясь на подоконнике. — Учитывая, что ты с кнопкой, ты мог бы хотя бы попросить нормальный стиль у Вселенной. Или вон, у Антонио, нашего соседа-гея. У него вкус.

— У меня нормальная одежда, — буркнул я, запихивая кота в рюкзак. — И вообще, я инкогнито.

— Инкогнито не носят сандали с носками. Это провал конспирации на стадии планирования.

Тем не менее, мы вышли. И Париж, как назло, был сегодня особенно парижским: солнце, запах багетов, звон велосипедных звонков, туристы, пожилые дамы в леопардовых пальто, обсуждающие Бодлера, и мужик, который с шести утра продавал акварельные открытки с изображением Эйфелевой башни, в которую случайно врезался голубь.

— Мы идём на Елисейские поля, — бодро сказал я, как будто это было духовное паломничество. — Посидим в кафе, расслабимся. Сольёмся с толпой.

— Ты точно хочешь "слиться с толпой"? — Я нахожусь в рюкзаке с дыркой для морды, в котором я выгляжу как жертва шоппинга на Алиэкспрессе.

— Гриша, ну пожалуйста...

— Ладно, но знай: если нас схватят, я — экзистенциальный заложник, и в моих показаниях ты будешь звучать как "неуравновешенный веган с тягой к магии".

Прошло минут двадцать. Мы шли по Монпарнасу, миновали Бульвар Сен-Мишель, и вот наконец вышли к Тюильри. Кот следил за голубями, как профессор за студентами на экзамене.

— Эти твари точно что-то скрывают, — прошептал он. — Смотри, вот тот с белым хвостом три раза обернулся, когда я моргнул.

— Гриша, это голубь.

— Это агент. У него в клюве флешка с компроматом на Нотр-Дам.

На Елисейских Полях мы зависли в кафе с видом на Триумфальную арку. Григорий вылез из рюкзака, с достоинством устроился на стуле и стал разглядывать прохожих. Один из них — американский турист с фотоаппаратом — чуть не уронил бутерброд, увидев кота в очках (Григорий надел очки, чтобы «казаться более недоступным»).

— Смотри на этих людей, — философски произнёс Григорий. — Все идут куда-то. Что-то ищут. А ты — просто сидишь и жуёшь круассан, как будто тебя не преследует боевая поп-звезда с неврозом.

— Не напоминай.

— Ладно. Не буду. —Хочешь поговорим о политике? Или о смысле жизни? Или опять о твоём бывшем начальнике, который умер у любовницы в офисе? Давай уж решим, какая у нас трагедия на повестке дня.

— Я просто хочу спокойно пожить. Хоть пару дней.

— Прекрасная формулировка. Прямо как у бомжа в буддистском ретрите.

К нам подошёл официант — молодой парижанин с лицом, полным презрения и усталости от жизни. Он посмотрел на кота, посмотрел на меня, затем снова на кота, потом снова на меня.

— Vous voulez... un menu enfant? — спросил он осторожно. (Вы хотите... детское меню?)

— Нет, merci, просто кофе и круассан, — ответил я на чистом Французском.

— Я хочу вино и сырную тарелку, — вставил Григорий также на чистом Французском.

Официант на секунду застыл. Потом решил, что это его переутомление, и ушёл.

— Вот и славно, — мурлыкнул кот. — Мы почти как нормальные туристы. Только я — гений, а ты — идиот с ядерной кнопкой в кармане.

Я глубоко вдохнул.

Париж был красив. Спокойный. Угрожающая безмятежность витала в воздухе, как последний аккорд перед началом симфонии.

Я почувствовал, что за нами кто-то наблюдает. Или это просто нервы. Или кофе был слишком горячим.

— Гриша, а если... вот если нас прямо сейчас снимают на камеру?

— Тогда я зря заказал обычный кофе. Надо было выпить капучино с достоинством.

Кафе было уютным. Столики мелкие, будто с детского утренника, кресла скрипели, как суставы у бегемота, и всё вокруг пропахло кофеином, потом и туристической тревогой. Григорий сидел на стуле, как министр культуры в изгнании: хвост обвил ножку, лапа облокотилась на стол, взгляд — снисходительный и, безусловно, осуждающий.

И именно в этот момент к нам приблизился Он.

Рост — как у тромбона. Лицо — как у молодого Кафки, только хуже. В руке — багет, словно скипетр. Пальто — фиолетовое, с золотыми пуговицами и брошью в виде мандолины. Волосы — будто он лично дрался с феном, и проиграл.

— Pardon, messieurs… — сказал он с выражением благородного ужаса на лице. — Est-ce que… le chat… par… le chat… parle?! (Является ли этот… кот ... по… кот ... говорящим).

Григорий обернулся медленно, театрально, как будто он профессор на кафедре логики, которому только что задали вопрос "А что, если солнце — это апельсин?"

— Да. Я. Говорю. И, судя по твоему виду, ты наконец перешёл со своих галлюцинаций на реальность, — произнёс кот с оттенком вальяжной скуку на чистом французском.

Француз, которого звали, как позже выяснилось, Артюром, охнул и сел. Сначала на воздух. Потом на мои колени. И, наконец, на землю. Там он устроился поудобнее и стал глядеть на Григория с выражением абсолютного смирения.

— Mon Dieu… — прошептал он. — C’est enfin arrivé… (Господи…Наконец-то это произошло).

— Что именно "enfin arrivé"? — поинтересовался кот, отодвигая тарелку с сыром, чтобы взгляд был лучше.

— Я… Я двадцать лет искал говорящего кота, — дрожащим голосом начал Артюр. — У меня три степени: философия, психология и экспериментальная мифология. Я был на грани. Сначала говорил с камнями. Потом с голубями. Потом — с собакой мэра Бордо. Она почти ответила, но сбежала. Но теперь… ты — ты говоришь!

— Угу, — сказал Григорий. — И у тебя на щеке остатки джема. Ты не мог бы, пожалуйста, не дышать мне в хвост экзистенциальным восторгом?

Я тихо зажмурился и помотал головой, встряхивая этот несуразный бред.

— Вот только этого не хватало, — прошептал я. — Теперь нас палят философы.

— Ты кто такой вообще? — спросил Артюр, обратив внимание на меня, как на ассистента чуда.

— Я? Просто гуляю с котом.

— С говорящим котом.

— Он сам гуляет, — пробормотал я. — Я просто его носитель. Грузчик говорящего чуда.

— Non non non! Это судьба! Это знак!

— Это Гриша. Он кастрат, между прочим, — сдал с удовольствием я своего кота.

— Кастрация — не диагноз, а освобождение от биологических обязательств! — с достоинством вставил Григорий.

— Вы должны прийти ко мне! — взвыл Артюр. — У меня есть лаборатория. Там были опыты с мухами, но они сбежали. Я вас накормлю! У меня шардоне 1968 года, сыр с плесенью, который запрещён в пяти департаментах, и коллекция сочинений Декарта, написанная на шкурках бананов!

— Гриша… — прошептал я. — Мы уходим. Быстро.

— Подожди, подожди, — прошипел кот. — Этот чудак потенциально полезен.

У него явно проблемы с границами, но, возможно, он знает что-то полезное. Или, по крайней мере, даст нам вина.

— Или сдаст полиции, когда протрезвеет.

— Или мы его пожалеем, и тогда он привяжется навсегда, — добавил кот. — Будет приходить по ночам, стучать багетом в окно и кричать: "Кот! Открой тайны вселенной!"

— Звучит как-то не очень.