В Торку, чтобы привлекать меньше внимания, основную часть беглецов разместили на постоялом дворе «Птица в руках» на здешней Флит-стрит. Заведение занимало большой участок на западном берегу речки, находясь на отшибе от остального города (и формально относилось к ведению местного землевладельца). Там проще было затеряться среди многочисленных постояльцев, в то же время не мозолить глаза городским старожилам, гостям и властям.

С этих пор единственная проблема, что беспокоила Ясютина, заключалась в погоде. Торбей использовали как убежище при западных и южных штормах, но если вдруг свежий ветер заходил к востоку, корабли на внутреннем рейде подвергались серьезной опасности. И тогда «индийцы» могли собраться в какой-нибудь другой гавани, дальше к югу, а людям, что ожидали посадку, предстояло перебираться туда на наемных повозках. Этого момента Ясютин боялся. При переезде его беглецы наверняка выставят себя на всеобщее обозрение.

Поначалу всё шло идеально. Погода не изменилась и корабли прибывали туда, куда и планировали, однако, пришли они, к сожалению, без «Города Лондона». Тот из-за какой-то неисправности задержался в устье Темзы и Ясютину пришлось договариваться с офицерами «Кента» и «Королевы» без посредничества Сигера. Нужные имена он знал, предварительную договоренность имел, но личные связи часто играли куда большую роль. Ему удалось пристроить лишь трех подопечных. Два корабля вышли в море, не дожидаясь собрата «индийца», а большая часть беглецов продолжала сидеть тихо на постоялом дворе.

Затем, наконец, прибыл корабль Сигера. В городке вновь поднялась суета. Множество людей носилось по Торки, лодки сновали от корабля к берегу и обратно, офицерами и матросами докупались товары, жёны желали провести лишний час с мужьями, дети хотели посмотреть корабль. Спешка пришлась кстати. Среди шума беглецов по одному переправили на борт, сажая на пристани в наемные лодки вместе с вещами. Хотя поклажа подопечных состояла из минимума личных вещей, Ясютин добавил к ней множество писем, бандеролей с местными газетами, стопок книг, брошюр, ящиков с инструментами. Подобные отправления в Индию считались обычным делом, а сопровождающие груду вещей слуги вызывали у окружающих меньше подозрений.

Пришло время прощаться. Наверное Ясютин мог бы оставить себе смышлёного Иванова или мальчишку-барабанщика. С другой стороны, они связывали его с дезертирами и кто знает, чего рассказали бы на допросе, попадись в лапы правосудия на какой-нибудь мелочи.

27 мая «Город Лондон» покинул Торбей, поднял паруса и отправился в долгий путь. Ясютин с большим облегчением выдохнул и даже позволил себе распить на пару с Билли бутылку кларета. Вся операция обошлась ему в довольно крупную сумму, однако, емли подумать, вложение выглядело неплохим. Когда Сигер станет капитаном, проворачивать подобные дела будет намного проще. К тому же Ясютин наконец-то свалил с себя обузу.

Они вернулись в Лондон к началу лета.

«Незеваю» не раз приходилось возить пассажиров и обычно они смотрели на шкипера с благоговением, как на божество, способное перенести их через море. Никто из них не претендовал на особое положение или на равенство с капитаном, никто не вел себя независимо. И вот теперь Митя получил целую толпу гвардейцев с полковником во главе, да члена Правления Складчины с пышкой свитой. Многие превосходили его возрастом, опытом, богатством, положением в обществе и даже если не говорили об этом прямо, то вольно или невольно подчеркивали превосходство словом, жестом, взглядом. За исключением, пожалуй, самой Галины Ивановны.

Как и многие моряки Митя считал женщину на корабле, если не злом, то во всяком случае досадной помехой. Женщины отвлекали моряков, вызывали ссоры, заставляли менять распорядок и привычки. В этом смысле богатые пассажирки мало чем отличались от доступных портовых девиц или туземок с людоедских островов. Ступив на палубу они неизменно притягивали к себе внимание, вызывали у моряков похоть и провоцировали соперничество.

Галина Ивановна, однако, воспринималась несколько иначе. Положение в обществе Виктории изначально ставило её куда выше всех прочих женщин, даже богатых пассажирок. Мало кто посмел бы даже мысленно примерить на неё образ доступной женщины, и уж тем более проявить это словом или действием. В её руках находилась власть, почти такая же, как власть капитана, а на суше даже и большая, что некоторым образом примиряло мужчин, уравнивая их в ничтожности. Митя подумал, что наверное поэтому люди легко принимают власть королев, императриц и прочих царственных особ.

При этом Галина Ивановна вела себя просто. Общалась, шутила, спрашивала, если что-то не понимала и охотно отвечала на вопросы других. Хотя в её распоряжении имелась целая кормовая галерея, она выходила на палубу и вставала рядом со штурвалом, чтобы выкурить трубку. Маленькую на три-четыре затяжки с длинным мундштуком. Не то чтобы она нуждалась в табачном дыме. Скорее это был своеобразный ритуал.

— Что у вас с руками? — спросил Митя, заметив синие пятна.

— Это чернила, — она убрала погасшую трубку в изящную похожую на пороховницу сумочку и некоторое время разглядывала ладони и пальцы, словно пыталась обнаружить на них что-то ещё. — Я пишу роман. Не всё же мне переводами заниматься. Захотелось попробовать самой. Написать что-нибудь эдакое, куртуазное.

— Куртуазное? — не понял Митя. — Это о чем?

— Ну, над сюжетом нужно еще поработать, — призналась Галина Ивановна. — Но завязку я уже придумала. Знатная дама из Виктории отправляется на корабле в путешествие и пытается соблазнить юного капитана.

Митя покраснел.

— И вы можете мне помочь, — сказала она.

Митя покраснел ещё больше.

— Как? — выдавил он из себя.

— Лунный парус, — сказала она. — Я где-то читала или слышала о таком, и мне очень понравилась эта поэтичная метафора, но позже я не смогла ничего найти про него.

— Мунсель, — сказал Митя, с видимым облегчением. — Это самый верхний парус на очень, очень больших кораблях. Но и там его поднимают в редких случаях. Мы же на шхунах не используем ни мунсель, ни трюмсель…

— Трюмсель? — удивилась она. — Его что же, поднимают в трюме?

— В трюме? Нет, напротив. Его ставят на трюм-рее и он лишь на одну ступеньку ниже мунселя. И снасть эта предназначена тоже для очень больших кораблей. Насколько я помню, даже на «Палладе» не поднимали ничего выше брамселя.

— Видимо мне никогда не разобраться с этими названиями, — вздохнула Галина Ивановна.

— Ну что вы, — вмешался стоящий у штурвала Барахсанов. — Морские названия очень четко разделяются на составные части. Это как почтовый адрес, как широта и долгота. Вы же понимаете, как их обозначают?

— Вполне.

— Здесь тоже самое. У каждой мачты своё имя, а у каждого уровня своё. Поэтому все реи, канаты, паруса как бы собирают название из этих первичных элементов. Поставь вы вдруг еще одну мачту на корабль, то только дайте ей имя, я тут же назову все снасти, которые к ней относятся. — Барахсанов подумал и ухмыльнулся. — Допустим, если вы назовете новую мачту хренью, тогда третий с низу парус будет хрень-брамселем, а рей на котором его ставят, хрень-брам-реем.

Преимущественные западные ветра на самом деле задували в основном с северо-запада, а «Незевай» держался курса на юго-запад, поэтому большую часть пути через Тихий океан он шёл в галфвинд или близко к нему.

Шхуне как раз такой ветер был то, что надо. Её паруса вытянулись под углом сорок пять градусов к курсу, застыли в напряжении. Низкий центр тяжести, за счет уложенных в трюме пушек и ядер, уменьшал крен и снос, позволяя при необходимости идти круче к ветру.

Не бывает так, чтобы ветер совсем не менялся. Даже преимущественный. Но пока что «Незеваю» везло — все изменения оставались в допустимых пределах. А вот сила ветра менялась постоянно. Иногда они неслись, рискуя потерять мачты и паруса и Мите приходилось отказываться от бом-кливера и брать рифы на гроте. Иногда ветер становился слабым настолько, что Митя решался поставить рингтейл, которым раньше пренебрегал.