Трава-костер Есть трава – растет Возле тихих рек. И не каждый год Та трава цветет, А когда придет Человек. Рост ее – стрела, И красив узор. Та трава была Много раз светла, Снова расцвела, Как костер. И горит огонь Возле тихих рек. Мчится красный конь, Ржет, поет: Не тронь, Не хватай огонь, Человек. С ржаньем конь скакал, Убежал в простор. Ярко промелькал. Был расцветно ал, Возле рек сверкал Цвет-костер. И светла была Влага тихих рек. В мире весть прошла, Что трава цвела: – Был здесь, в мире зла, Человек. Глубинная книга
Восходила от Востока туча сильная, гремучая, Туча грозная, великая, как жизнь людская – длинная, Выпадала вместе с громом Книга Праотцов могучая, Книга-Исповедь Глубинная, Тучей брошенная к нам, Растянулась, распростерлась по равнинам, по горам. Долины́ та Книга будет – описать ее нельзя, Поперечина померяй, истомит тебя стезя, Буквы, строки – чащи леса, расцвеченные кусты, Эта Книга – из глубинной беспричинной высоты. К этой Книге ко божественной, В день великий, в час торжественный, Соходились сорок мудрых и царей, Сорок мудрых, и несчетность разномыслящих людей. Царь Всеслав до этой Книги доступается, С ним ведун-певец подходит Светловзор, Перед ними эта книга разгибается, И глубинное писанье расцвечается, Но не полно означается узор. Велика та Книга – взять так не поднять ее, А хотя бы и поднять – так не сдержать ее, А ходить по ней – не выходить картинную, А читать ее – прочесть ли тьму глубинную. Но ведун подходит к Книге, Светловзор, И подходит царь Всеслав, всепобедительный, Дух у них, как и у всех, в телесный скрыт цветной убор, Но другим всем не в пример горит в них свет нездешний, длительный. Царь Славянский вопрошает, отвечает Светловзор. «Отчего у нас зачался белый вольный свет, Но доселе, в долги годы, в людях света нет? Отчего у нас горит Солнце красное? Месяц светел серебрит Небо ясное? Отчего сияют ночью звезды дружные, А при звездах все ж глубоки ночи темные? Зори утренни, вечерние – жемчужные? Дробен дождик, ветры буйные – бездомные? Отчего у нас ум-разум, помышления? Мир-народ, как Море, сумрачный всегда? Отчего всей нашей жизни есть кружение? Наши кости, наше тело, кровь-руда?» И ведун со взором светлым тяжело дышал, Перед Книгою Глубинной он ответ царю держал. «Белый свет у нас зачался от хотенья Божества, От великого всемирного Воления. Люди ж темны оттого, что воля света в них мертва, Не хотят в душе расслышать вечность пения. Солнце красное – от Божьего пресветлого лица, Месяц светел – от Божественной серебряной мечты, Звезды частые – от риз его, что блещут без конца, Ночи темные – от Божьих дум, от Божьей темноты. Зори утренни, вечерние – от Божьих жгучих глаз, Дробен дождик – от великих, от повторных слез его, Буйны ветры оттого, что есть у Бога вещий час, Неизбежный час великого скитанья для него. Разум наш и помышленья – от высоких облаков, Мир-народ – от тени Бога, светотень живет всегда, Нет конца и нет начала – оттого наш круг веков, Камень, Море – наши кости, наше тело, кровь-руда». И Всеслав, желаньем властвовать и знать всегда томим, Светловзора вопрошал еще, была беседа длинная. Книгу Бездны, в чьи листы мы каждый день и час глядим, Он сполна хотел прочесть, забыл, что Бездна – внепричинная, И на вечность, на одну из многих вечностей, пред ним Заперлась, хотя и светит, Книга-Исповедь Глубинная. Перун У Перуна рост могучий, Лик приятный, ус златой, Он владеет влажной тучей, Словно девой молодой. У Перуна мысли быстры, Что захочет – так сейчас, Сыплет искры, мечет искры Из зрачков сверкнувших глаз. У Перуна знойны страсти, Но, достигнув своего, Что любил он – рвет на части, Тучу сжег – и нет его. Ярило В венке из весенних цветов, Цветов полевых, Овеян вещаньями прошлых веков, В одеждах волнистых, красиво-живых, На белом коне, Тропою своей, Я еду, Ярило, среди Белорусских полей, И звездные росы сияют на мне, Погаснут, и снова зажгутся светлей, Под рокот громов, В венке из весенних цветов, Цветов полевых. По селам, за мной, хороводами, девы, «Ярило», поют, «озари нам напевы», Яриле слагают свой стих, Играют мне песни, на игрищах пляшут, Сердца расцветают в миг пляски мирской, Там где-то работают, где-то там пашут, А игрища – в уровень с белой сохой. Горсть желтых колосьев, колосья ржаные, Я левой рукою держу, И маки горят, васильки голубые Роняю я в рожь, расцвечаю межу. По селам, в их избах, и тесных, и узких, В полях беспредельных, по имени – Русских, Являюсь я взору, и грезе во сне. Я между живых – как дающий забвенье. Для них – я виденье На белом коне, Миг страсти, бог счастья, бог отдыхов пленных, И вновь пробуждений и игрищ живых. В венке из весенних цветов, не надменных, Но вечно желанных цветов полевых. |
